Николай Олейник - Жилюки

После допросов и пыток, повторявшихся в тот день с педантичной точностью, ей, измученной и обессиленной, показали сына. О-о! Они хорошо знали, что делают. Они не знали только одного — характера и души борца, который может сделать ошибку, но на предательство не пойдет. Палачи просчитались. Она еще в их руках, они еще могут делать с ней что хотят, но и для нее и для них стало ясно одно: она ничего не скажет, никого не выдаст. Она пришла, чтобы увидеть сына. Пусть это безрассудный поступок, пусть она поддалась своему материнскому инстинкту. Ей надо было увидеть ребенка, и она своего достигла. Как, какою ценой — это уже другой вопрос. Мать платит всей своей жизнью, чтобы спасти дитя. Пусть ее накажут за такой поступок, но она останется человеком, бойцом, она никого не выдаст, не продаст. Записку такого содержания оставила Софья в своей землянке.

Узенькое оконце, едва серевшее под самым потолком, слилось с густой темнотой, которая заполнила всю каморку. Софья села на ничем не застеленный дощатый топчан. Вот-вот должны появиться крысы. Она изучила их повадки; как только темнело и она, измученная и усталая, садилась, крысы выползали из своих затхлых логовищ и всю ночь бегали, пронзительно взвизгивая, грызлись. Видимо, в каморке была кладовая, и крысы привыкли сюда наведываться. Об этом полицаи знали и решили посадить Совинскую именно сюда.

Крысы выползли, Софья угадала их появление по тихому писку и подобрала ноги. Знала, что их не прогнать, но все же зашикала, и по трухлявым половицам прошуршали крысиные лапки. На какое-то время стало тихо, слышалась только глухая возня под полом. Вскоре они снова появятся, и крысиный шабаш будет длиться всю ночь. «Попробую задремать, пока их немного», — подумала Совинская и легла на топчан. Едва она закрыла глаза, как до ее слуха донесся детский плач, до боли в сердце родной плач ее Михалька. Софья вскочила, забыв обо всем, бросилась к двери, припала к ней, вслушивалась, убеждаясь, что это ей не приснилось, не показалось, — плакал Михалёк. В коридоре раздались шаги, рядом открылась дверь, и детский плач послышался совсем близко, в нескольких шагах от нее, от матери. Софья неистово застучала в дверь. Она даже не просила, чтобы открыли, пустили ее к ребенку или принесли его к ней, стучала и стучала, словно была перед нею не крепкая и глухая дубовая дверь, а грудь того, кто разлучил, отнял у нее ребенка.

— Чего расстучалась, стерва? — послышался едкий голос с той стороны. — Сиди там, слушай своего щенка да помалкивай, не то достучишься!

Но она не понимала этих грубых слов, не чувствовала боли, обжигавшей руки, перед нею — там, за дверью, в нескольких шагах — стоял ее маленький сын, звал ее, плакал, и она ничего другого не чувствовала, не могла чувствовать сейчас.

Замок в дверях щелкнул раз-другой, дверь распахнулась, и Софья, потеряв равновесие, упала прямо к ногам полицая. Острый, с шипами носок немецкого ботинка, которого она чуть ли не касалась лицом, слегка приподнялся над полом, подался назад и с размаху ударил ей в грудь. Софья охнула, дыхание у нее перехватило, в глазах потемнело, и она скорчилась на полу.

— Я же тебе, суке, говорил — не стучи, — расслышала сквозь детский плач голос полицая.

— Дайте мне ребенка! — не своим голосом закричала Софья. — За что вы его мучите?

На крик прибежали еще несколько полицаев.

— Ребенка ей? Ха-ха-ха!.. Масюта, что же ты стоишь? Такое богатство…

Она лежала перед ними в разорванной легкой кофточке, волосы ее были распущены, они смотрели на ее прижатые к животу полуоголенные ноги, смотрели похотливыми глазами и продолжали издеваться.

— Такая молодица просит ребенка, а он стоит, как теленок… Ну-ка, хлопцы, берите ее, давайте сюда!

Полицаи подхватили Софью под руки, приподняли, поставили на ноги и не торопились вталкивать обратно в каморку.

— Значит, ребенка захотелось? Ай-яй-яй! Да вот же он, посмотри! Масюта, отопри.

— Там не заперто.

Словно какая-то гигантская сила толкнула Софью. Она рванулась, подскочила к двери, распахнула ее и на мгновенье застыла, словно окаменела. Перед нею был Михалёк. Они стояли лицом к лицу — мать и сынок. Вот сейчас она протянет руки и они подхватят это маленькое, бесценное и такое беззащитное существо, без которого она не может существовать, из-за которого она, мать, пошла на такие страшные муки.

— Михалёк!

Ребенок, стоявший босыми ножками на полу, перестал плакать, в его глазах засветилась робкая и тревожная радость.

— Ма-ма-ма… — залепетал он и неверными ножками заковылял к Софье.

Она переступила порог, наклонилась, подхватила сына и прижала к груди.

— Сыночек мой… мальчик…

Софья не успела даже поцеловать Михалька — боялась оторвать его от себя, заглянуть в глаза. Но тяжелая рука полицая уже легла на ее плечо.

— Хватит, довольно!

Софья обернулась вместе с ребенком — перед ней стоял Масюта, что-то говорил, кричал, но что именно, она не слыхала, не в силах была понять.

— Попрощалась — и хватит. На том свете наговоришься.

«На том свете»… вот он о чем!.. Нет, она не расстанется с сыном, никому его не отдаст. Нет, нет… не трогайте ее, она — его мать. Слышите?.. Мать!.. Что же они смеются? Они с ума сошли.

— Что ты там нянчишься, Масюта! Встряхни ее, чтоб и потроха вылетели.

Масюта схватил Софью за волосы, заломил голову, начал отнимать ребенка. Михалёк заплакал и обнял ручонками шею матери.

— Тебе, Масюта, надо овец пасти, а не в полиции служить, — подстрекали своего собрата полицаи. — Попроси ее получше…

— Ха-ха-ха-ха!

— Ох-ха-ха!

Волосатая, потная рука протиснулась к шее, схватила железными пальцами за горло и начала душить. Женщина задыхалась, жилы на шее надулись, лицо посинело. Сопротивлялась, вырывалась изо всех сил, неизвестно откуда прихлынувших к ней. Чувствовала: еще секунда — и она потеряет сознание, если не отгонит от себя это чудовище. Но как? Как? Софья напряглась, изловчилась и впилась зубами в волосатую руку полицая. Масюта вскрикнул, отскочил, выхватил пистолет и ударил Софью рукояткой по голове…

Партизанская разведка донесла, что в Глушу прибыли два грузовика с вооруженными слушателями Копанской школы. Таким образом, вместе с эсэсовцами и полицаями гарнизон села насчитывал теперь около семидесяти человек. Прибывшие не начинали никаких действий, из чего нетрудно было догадаться, что в ближайшее время к карателям должно подойти подкрепление.

По всему было видно, что на этот раз гитлеровцы собираются нанести партизанам решающий удар.

На экстренном заседании партизанского штаба, на котором присутствовал и Степан Жилюк, постановили предупредить действия карателей, не дать им возможности сосредоточиться, и навязать бой по своей инициативе. Был составлен план операции, к выполнению которой привлекались соседние отряды.