Николай Олейник - Жилюки

Там, над хутором, слышалась песня, доносились пьяные выкрики, и Павлу вдруг пришла в голову мысль о бесцельности существования. Вот хотя бы и он. Строил какие-то планы, чего-то хотел, добивался, а жизнь его ломала, дергала, останавливала. Бывало, что его били. И что же теперь? Дальше что? Бороться? За что? То, во что верил, за что готов был идти в огонь и в воду, расплывается перед ним, как круги по воде, уходит все дальше и дальше. Его не догонишь. Нет, Павло не знает, за что надо бороться…

Подул свежий ветерок, стало прохладно, и Павло застегнул шинель, затянул пояс и нехотя побрел в хутор.

В хате было все по-прежнему — беспорядок, духота. Ко всему примешивался густой запах самогона. Несколько уже захмелевших стрелков сидели за столом. Перед ними в щербатых полу мисках стояла закуска — огурцы, вареная в кожуре картошка, сало.

— Друже командир, — окликнул кто-то Жилюка, — садитесь с нами.

Павло подошел к столу, ему сразу же освободили место, налили в граненый стакан самогонки.

— Выпейте.

— Где взяли? — спросил, не садясь, Жилюк.

Боевики переглянулись, притихли, уловив неприязнь в голосе сотенного.

— Спрашиваю, где взяли? — спросил строже Павло.

— Где взяли, там, слышь, больше нет, — с вызовом ответил маленький жуликоватый стрелок, приставший к ним недавно и назвавшийся Бейлыхо.

Первым желанием Павла было заехать по физиономии этому нагловатому типу, но он удержался, поняв, что этим поступком мог настроить против себя и остальных. Вместо этого он взял бутыль, где еще плескалась добрая порция самогона, подошел к окну, толкнул маленькую запотевшую форточку, просунул в нее бутыль и с треском разбил о сруб.

— Вот так… Холера те в бок, если слова разучились понимать! Кто дневальный? Все прибрать и проветрить!

Бросил на Бейлыхо взгляд, не суливший ему ничего хорошего, вышел, оставив неприкрытой дверь.

…В полночь их подняли по тревоге. Прискакавший гонец передал приказ командира батальона немедленно занять оборону на участке шоссе от Ровно до Рафаловки и дальше на северо-запад. Километра три они бежали бегом, ничего не видя в темноте, проваливались в выбоины, спотыкались, падали, проклинали все на свете, поднимались и снова бежали. Осада дороги продолжалась долго, никаких партизан они не видели, — по асфальту проносились и проносились крытые брезентом немецкие грузовые автомашины. Что они везли, куда — никто не знал и не имел права знать. Как выяснилось позднее, оуновцев выставили охранять шоссе от возможного нападения, поскольку железная дорога, поврежденная партизанами, бездействовала.

Но партизаны пришли позднее, через несколько дней. Накануне одна из оуновских групп налетела на их санитарный обоз и, говорят, убила человек пятнадцать раненых, забрала лошадей и подводы. Мстители пришли, чтобы отплатить за убийство. Сделав многокилометровый ночной бросок, они на рассвете ворвались в расположение сотни. На хуторе поднялась беспорядочная стрельба, запылали хаты. Разбуженные трескотней автоматов и ручных пулеметов, в отсветах зарев, спросонок боевики хватали оружие и, полуодетые, выскакивали на улицы, соображая, что лучше: отстреливаться или, пока не поздно и плохо видно, бежать?

Хата, в которой был Жилюк, стояла в середине хутора. Павло выскочил в числе первых, на подворье уже метались в панике силуэты нескольких боевиков, кое-кто залег под плетнем. Некоторые, не находя себе места, не видя командира, начали было пробираться за сараями на огороды, рассчитывая, видно, бежать в лес.

— Куда? Холера вам в бок! — крикнул, увидя их, Павло. — Назад! — И выстрелил вверх.

Над хутором повис дым пожара. Подхваченный ветром, он темно-серыми прядями окутывал крыши домов. Горели три хаты. Огромные языки пламени лизали темноту, и она расступалась, бледнела, крепко оседая в отдаленных углах. Подмерзшую за ночь землю свинцовыми клювами долбили пули. Где-то совсем близко застрочил ручной пулемет.

Р-р-р-та-та-тах!

Дз-зиз-з-з-з… вжик… — просвистели над головой пули.

Павло инстинктивно вобрал голову в плечи, одним прыжком очутился за сараем. В ту же секунду позади кто-то вскрикнул. Жилюк оглянулся — один из его боевиков катался по земле. «Хоть бы совсем, — подумал. — Чтоб не возиться». Все же крикнул:

— Помогите ему, отнесите в хату!

С улицы, не раскрывая ворот, вломились человек десять стрелков из других отделений. Не останавливаясь, изредка отстреливаясь, они перебежали двор и, пригнувшись, побежали к лесу. Жилюк выскочил, побежал им наперерез, хотел остановить, но его обругали, и он оставил свое намерение.

— Чего ждем? — услышал он от своих.

— До каких пор сидеть? — слышались кругом голоса.

— Ни с места! — крикнул Павло. — Слушать команду! Короткими очередями! Вдоль улицы!..

Из-под плетня простуженно огрызнулось несколько автоматов.

— Куда стреляете?! — завопили с улицы. — По своим бьете!

Над подворьем снова просвистели пули. Не понять было, кто, откуда стреляет, где партизаны, где оуновцы.

— Эй, Жилюче! — услышал Павло хриплый голос Мокрого. — Ты что, живьем нас хочешь сдать?

Мокрый поднялся с охапки соломы, на которой лежал («Вот гад, — подумал Павло, — и тут о себе позаботился»), за ним поднялись еще несколько человек.

— Пусть один воюет.

Останавливать их было бы бессмысленно, и Жилюк, словно не расслышал последних слов, скомандовал:

— Перебежками на опушку — марш!

Боевики, перегоняя друг друга, бросились через огороды. Не успели они пробежать и половины расстояния, как опушка разразилась автоматным огнем. Передние, которых Павло хотел остановить, сбились в кучу, засуетились.

— Берите вправо! Вправо! — крикнул Жилюк.

Боевики на бегу повернули вправо, под прикрытие сараев, побежали дальше, а вслед им щелкали свинцовые батоги, и там, у леса, не умолкала трескотня автоматов, слышались крики раненых, кто-то надсадно кричал: «Слава!», силясь бросить людей в атаку.

Они уже добегали до спасительного бугорка, за которым можно было укрыться, как вдруг от крайних хуторских хат длинной очередью полоснул автомат. Кто-то охнул и упал. Павло оглянулся, остановившись на миг, и в этот самый момент пуля горячо клюнула его под левую руку. Он еще пробежал несколько шагов, чувствуя, как боль оплывает чем-то теплым и тягостным, и остановился, пошатываясь. В глазах поплыли черные круги, и Павло понял, что на ногах не устоит, вот-вот упадет. И он действительно упал бы на холодную предрассветную землю, если бы Мокрый, очутившийся случайно около него, не поддержал, не подхватил его и чуть ли не волоком затащил за бугор. Подгоняемые пулями, они бежали, и Павло с ними, перебирая непослушными, отяжелевшими ногами. Земля казалась ему всюду покоробленной, усыпанной комьями, о которые он все время спотыкался. Но он так хотел ее видеть, бежать по ней. Подальше от этого места, от свиста пуль, от этих людей в черных шинелях, с полотняными, материнского покроя вещевыми мешками за плечами…