Николай Олейник - Жилюки

— Вот! — достал из кармана смятую накладную.

Немец просмотрел бумагу, махнул рукой и еще раз обругал ездового. Немец явно торопился. Он быстро пропускал подводы, машины. Ему, видно, надоело торчать здесь на холоду, иметь дело с этими полудикарями, и конечно же не дано ему было заметить засветившуюся в глазах мужиковатого полещука радость. Не заметил и того, как отступила от него смерть, караулившая его у подвод, за воротами, на случай, если бы он вздумал подойти к фуре и проверять груз.

Подвода отъехала от ворот, снова остановил лошадей ездовой, снова начал возиться с упряжью. Он не торопился. И только когда начали опускаться сумерки, двинулся дальше. Во двор управы подвода вкатилась почти в темноте. Не распрягая лошадей, ездовой медленно начал сгружать тюки. Сгрузив половину, прошелся по двору, вернулся к подводе, принялся сваливать остальные. Когда добрался до нижних тюков, к ездовому подошел человек, и они начали работать вдвоем, складывая тюки чуть поодаль от предыдущих. Когда и эта работа была окончена, конюх зашел в сарай, вынес широкую попону, плотницкий топор и клещи. Пока он расстилал на возу попону, тот, другой, тихо, без единого треска, разламывал ящики, выбирал из них бруски, обматывал сеном. Потом эту работу они делали вдвоем. За высокий забор к ним с улицы доносились голоса, в здании управы горел свет. На станции коротко перекликались маневровые паровозы, а эти двое работали молча, упорно, сосредоточенно.

Когда все было закончено и уложено (даже разобранные на щепки ящики), присыпано сеном и они должны были садиться на воз, чтобы ехать, с «черного хода» управы вывалились трое. Двое в мундирах полицаев, с автоматами, а третий… Собственно, третьего волокли, он едва перебирал ногами, голова бессильно свисала на грудь.

— Снова кого-то потащили, иродовы души, — отозвался ездовой. — Подождем, пусть вернутся.

Там, где возились полицаи, звякнул металлический запор, коротко взвизгнули двери — раз-другой. Полицаи постояли, поговорили и пошли назад.

На дворе стихло, и подвода тронулась.

— Не поздно?

— Ничего, аусвайс на руках. Я же не кто-нибудь, а ездовой управы.

…В тот же вечер Иллюх докладывал Жилюку, что операция удалась, взрывчатка вывезена и сейчас ее перегружают на возы, которые утром должны выехать из города.

— Сработано отлично, — сказал Жилюк. — Но это полдела. Теперь главное — доставить взрывчатку партизанам.

— Раз уже здесь вырвали, то дальше легче будет, — с нескрываемой радостью говорил Иллюх.

— Будем надеяться. Какой дорогой пойдет обоз?

Иллюх сообщил маршрут.

— Правильно. Лучше объехать, крюку дать, только бы понадежней, — одобрил Степан. — А проводники из лагеря уже здесь?

— Шел сюда — их еще не было, но теперь, наверное, подошли.

Степан задумался.

— На всякий случай назначь своих. Да не забудь прихватить приготовленные автоматы и винтовки. Больше такого подходящего случая не подвернется.

Он пожелал Иллюху удачи, проводил до дверей, и они распрощались.

Два стареньких, запряженных клячами возка, рассыпая на ухабах навоз, миновали последние домики на окраине Копани и потянулись к железнодорожному переезду, за которым лежали поля и у которого стояла, обнесенная колючей проволокой, немецкая сторожка. Часовые проверяли всех, кто въезжал или входил в город и из города, проверяли не только подводы, но и сумки и узелки.

Софья, которая после трагедии с Михальком и всего ею пережитого нашла свое место среди рядовых партизан и теперь без ведома Гураля напросилась на этот рейс, сидела на передней подводе. За нею, по-мальчишески нетерпеливо понукая лошадь, ехал Василько — сын одного из партизан. Он должен был выдавать себя за сына, который с матерью занимаются всем этим мужским хозяйством, даже вывозят на поля навоз. Вчера вечером они благополучно пробрались в город, пришли на явку, оттуда огородами и глухими переулками их провели во двор, где уже стояла подготовленная в дорогу подвода, а другая, сказали, в соседнем дворе. Человека, встретившего и напутствовавшего их, как лучше проехать, Софья узнала сразу — это был Иллюх, — но поскольку знакомыми они не считались, Совинская не призналась, кто она, хотя ей очень хотелось расспросить о Степане. За полночи и утро, проведенные в городе, она ничего не узнала о муже и сейчас, сидя на тряской, начиненной смертоносным грузом подводе, время от времени возвращалась мыслями к Степану. Не знала: одобрил бы он этот ее поступок или нет? С тех пор, как случилось это непоправимое горе, они виделись два-три раза, не больше, она сама избегала с ним встречи. Упрекала себя за эту нечеловеческую черствость и вместе с тем оправдывалась, пыталась находить всему объяснение. Время шло, и все чаще она ловила себя на мысли, что живет только Степаном, его жизнью, его интересами. Вот и сейчас ее мысли с ним…

Шлагбаум был поднят. Подвода, переваливаясь с боку на бок, переехала колею. Впереди метрах в двадцати стоял часовой. «Остановит или пропустит?..» — беспокойно вертелась мысль. Ни о чем другом она сейчас не думала. Ничего другого для нее сейчас не существовало. Поравнявшись с немцем, дернула за вожжи:

— А ну, пошла! Мертвая!

Кляча взмахнула головой, вздрогнула, но шагу не прибавила. Впрочем, Софья этого не замечала, она и лошадь-то подстегнула полусознательно. «Остановит или пропустит?..»

— Хальт! — шагнул наперерез подводе часовой.

Ну, началось!

Из сторожки вышли несколько немцев и шуцманов.

— Куда едешь?

— Будто не видите, — недовольно ответила Софья. — Навоз везу на поле, куда же еще?

Подводу окружили.

— Навоз-то навозом, — проговорил шуцман, — а под ним что? Ну-ка слазь!

Софья нехотя слезла.

Немец и шуцман ткнули штыками в навоз. Глухое металлическое звяканье колоколом отдалось в сознании Софьи, тупо ударило в сердце.

Часовые переглянулись, постояли словно в нерешительности и начали вилами, лежавшими на возу, разгребать навоз. Они так старательно работали, что автоматные очереди, раздавшиеся из недалекого кустарника, сначала даже не встревожили их. Но когда пули просвистели над их головами, а задняя подвода сорвалась с места и понеслась вперед, часовые схватились за оружие и дали несколько очередей по кустарнику. Началась перестрелка. Не помня себя, Софья бросилась к подводе, мгновенно вскочила на нее и упала на навоз. Напуганная стрельбой и возникшим переполохом, лошадь понеслась галопом вслед за подводой Василька. Скорей, скорей, только бы до поворота, а там в распадок. Откуда они взялись, эти стрелки? Кто их послал и почему ее об этом не предупредили?

Софья уже у самого поворота. Василько впереди, он съехал в балочку, и его подвода в безопасности. Скорей, скорей! Только бы проскочить эти несколько метров… Туда… Туда… Только бы…