Николай Олейник - Жилюки

Но оставить Копань Жилюк все-таки не решался. Он часто менял конспиративные квартиры, недосыпал, мерз, а сам упорно работал над созданием широкой, разветвленной сети ячеек. Была и еще одна, немаловажная причина того, что Степан не торопился покинуть город. В отрядах по-прежнему ощущалась острая нехватка взрывчатки. Хотя ее иногда центр сбрасывал на парашютах, но этого было слишком мало для активных действий на многих участках. Между тем разведка пронюхала, что на товарной станции выгрузили десятки ящиков с толом. С какой целью — никто не знал, но только этот тол не давал покоя комитетчикам, особенно Степану. Хотя бы несколько ящиков раздобыть! Во что бы то ни стало!

Подпольщики, работавшие на товарной станции, сообщили, что туда почти каждый день приезжают за сеном подводы и автомашины. Тюки прессованного сена по размеру почти такие же, как ящики с толом. Стало быть… Да, но как это осуществить? Подвода найдется, а как заехать на обнесенную колючей проволокой, охраняемую территорию? Как погрузить ящики с толом, вывезти?..

После изучения обстановки, долгих раздумий пришли к выводу, что операция очень рискованная. Для проведения ее необходимо прежде всего связаться с грузчиками, без них, конечно, не обойтись. Утром или вечером, а может быть, и ночью они перенесут несколько ящиков тола в скирду сена и там их замаскируют под тюки и, когда придет подвода, погрузят их. Замысел насколько смелый, настолько и рискованный. И досадно, что именно сейчас, когда он уже был в решающей стадии выполнения, остро встал вопрос о необходимости немедленной перебазировки подпольного центра.

Жилюк понимал: его намерение оставаться в городе крайне рискованно, он, как руководитель, не имеет никакого права ставить себя под удар. И все же он иначе не мог. Дело вот-вот должно решиться. Иллюх, который непосредственно руководил всей операцией, докладывал, что трем партизанам его группы удалось устроиться на станцию чернорабочими, теперь там их было пятеро. Для такого дела вполне хватало.

— А грузчики?

— Хлопцы, которые давно там работают, советуют больше ни с кем не связываться. Говорят, сами управятся. Да и я так думаю, Степан Андронович.

— Как часовые? Очень придирчивы к пропускам? Как часто сменяются? — Степан допытывался, уточнял, будто ему самому, Жилюку, надлежало выполнить это невероятно дерзкое задание. — Мы — как минеры, ошибка — смерть.

— Это понятно, Степан Андронович, — заверял Иллюх. — Не знаю, как вы, а я думаю, что лучше всего это делать ночью. Днем каждая собака помешает. Пусть хлопцы останутся на ночь, — может, как раз сверхурочная работа подвернется, тогда и вовсе хорошо.

— А что они сами думают?

— Да они готовы хоть сегодня.

Степан поднялся.

— Вот это-то мне и не нравится, — остановился перед Иллюхом. — Спешка в таком деле никогда к добру не вела.

— Да я так, к примеру.

— Какой там, к черту, пример! — прервал Иллюха Степан. — К примеру, удалось нагрузить подводу, а бросились увязывать — нечем, веревку забыли… Или, вы говорите, не всегда проверяют. А вдруг какому-нибудь эсэсовцу захотелось проверить? Вы раскрыты — что тогда?

— Что ж, — пожал плечами Иллюх, — обстановка покажет. На всякий случай у ворот будут наши.

— Что же вы там, засаду устроите? — наступал Степан.

— Оно и так и не так. Засада и не засада. Видите ли, около ворот всегда подводы, народ слоняется. Ну, и наши будут…

Жилюк знал: если бы Иллюх один выполнял задание, на него целиком можно бы положиться. Он смекалистый, отважный, расторопный. А сейчас люди в его группе разные, есть малоопытные. Как они поведут себя в решительный момент? Там времени для раздумий не будет.

Степан умолк. Несколько сбитый с толку, молчал и Иллюх. За окнами, за закрытыми ставнями, посвистывал сырой мартовский ветер. Жилюк старался не слушать, хотя бы не обращать внимания на его завывание, а оно проникало в комнату, в душу, несло в собою какую-то тоскливость. Казалось бы, нет причин грустить, да и к тревогам ему не привыкать. Дела, если вдуматься, идут хорошо. И ситуация далеко не такова, как полгода назад. Фронт откатывается на запад. Близок час — и он придет сюда, на свои исходные рубежи. Потому-то и бесятся фашисты. Но никакое неистовство их не спасет. Всенародный гнев не подвластен никаким законам, кроме одного — закона мести. Сколько захлебнулось в нем, в этом гневе, захватчиков. И днем и ночью подкарауливает их партизанская пуля.

Степану виделись десятки пущенных под откос эшелонов, взорванных автомашин, под обломками которых нашло свое «жизненное пространство» множество и множество оккупантов…

А на душе почему-то тоскливо. Будто забрался туда червячок, и подтачивает, и ест, и нет ему, проклятому, преграды. С чего бы это? Неужели снова подступает это неуловимое и неотвратимое чувство одиночества, которое непременно сопровождает подпольщика?

— Хлопцы надежные? — тихо спросил Иллюха.

Иллюх медлил с ответом.

— Я имею в виду — не растеряются, не сдрейфят? — дополнил вопрос Степан.

— За это ручаюсь, — ответил Иллюх.

Жилюк подошел, обнял Иллюха.

— Не торопитесь. Лучше подождем, но чтобы наверняка. Чай будете пить?

— Спасибо. Разворошили вы мне душу… Будто все было хорошо, а теперь — сам не знаю.

— Вот теперь-то как раз и продумайте. О времени операции предупредите меня через связных.

Было еще сравнительно рано. Сизые вечерние сумерки только-только располагались на ночевку. Черным ходом Иллюх вышел во двор, немного повозился с ящиками из-под медикаментов, лежавшими во дворе, перекладывал их с места на место, потом исчез так же неожиданно, как и появился час-другой назад.

Груженная тюками подвода, принадлежавшая городской полицейской управе, тяжело двигалась к выездным воротам, но, не доехав нескольких метров, остановилась, перегородив дорогу. Рабочий день на товарной станции заканчивался, к воротам подъезжали другие, и вскоре там образовалось скопление подвод и машин.

— Ты, швайн! Свинья! — крикнул вознице дежуривший на пропускном пункте эсэсовец. — Пошоль прочь! Бистро!

Но ездовой словно и не слыхал этих окриков, лихорадочно возился с упряжью, затягивал постромки, поправлял что-то, покрикивал на сытых, отлично вычищенных лошадей, которым не стоялось на месте.

Часовой наконец не выдержал, подбежал к ездовому, огрел его тростью.

— Ти глухой? Вег!

— Постромка вот, черт побери, развязалась… Я айн момент, господин начальник.

— Вег! — и эсэсовец полоснул палкой по лошадям.

Ездовой едва успел ухватиться за вожжи, побежал рядом с возом, и, когда подвода была уже почти в воротах, часовой снова крикнул:

— Стой! Документ! Документ!

Ездовой выругался в душе, придержал лошадей.