Николай Олейник - Жилюки

— А остановились зачем?

— Думали водицы попить.

Вооруженные переглянулись, и в их взглядах Жилюк, молчавший все время, пытаясь угадать, кто же они такие, эти люди, уловил какой-то сговор.

— Ну, тогда заходите, — сказал один из незнакомых.

— Идите пейте, а я около коней побуду, — сказал Жилюк возчику.

— Оба идите. Оружие есть? — Боевики привычными жестами обыскали их и велели идти вперед.

Предчувствие опасности охватило Степана, но он виду не подавал, спокойно, словно бы ничего не предвидя, пошел к хате.

В хорошо натопленной, прокуренной табачным дымом светлице сидели еще несколько человек. Раздетые, разопревшие от пышущей жаром, выложенной кафельной плиткой печки, эти люди как раз и были теми, кого так боялся встретить Жилюк. Он сразу догадался, как только увидел их униформу.

— Друже взводный! — доложил один из сопровождавших. — Вот двое… Говорят, в лес едут.

— Обыскали?

— Да.

Низенький, с рассеченной верхней губой человек, чистивший пистолет, уже спокойно сказал:

— В лес сейчас все идут. А вот зачем?

— Известно зачем, — не задумываясь ответил напарник Степана, — кое-какой древесины раздобыть.

— Откуда?

Ездовой непонимающе смотрел на взводного. Степан решил прийти ему на выручку:

— Из Верхов, друже взводный. Здесь недалеко.

— Знаю, что недалеко. Кто у вас староста?

Вот этого Жилюк не знал. Он понимал, что попался, однако решил изворачиваться до конца.

— Да… этот же… тьфу… как его?.. — чесал в затылке.

— Ткачук, — предупредил ездовой. — Забыл, что ли?

— А, черт побери, из башки выскочило совсем, — досадливо махнул рукой Жилюк. — Да разве теперь все упомнишь, что на белом свете творится…

— Та-ак, — протянул взводный и обратился к своим: — Где Шпарага? Он, кажется, оттуда, из Верхов. Ну-ка, позовите.

Боевик выскочил, крикнул несколько раз, и высокий, тонкий, как жердь, Шпарага влетел в комнату.

— Слушаю, друже взводный.

— Этих знаешь?

Шпарага подошел к задержанным, начал пристально всматриваться в их лица.

— Этого, — ткнул в ездового, — вроде где-то видел, а этого… Нет, что-то его не припомню.

— Всех, голубчик, не запомнишь, — без тени тревоги проговорил Жилюк. — Я до войны, давно уже, лет, наверное, шесть, жил в Бресте, на железной дороге. Вы из какого угла? — неожиданно спросил Шпарагу.

Взводный предостерегающе поднял руку.

— Допрашивать буду я, — сказал твердо. — Вот ты и скажи, из какого угла, — обратился к Степану.

— Из-под леса, наша хата под самым лесом, — выкручивался Жилюк, хотя чувствовал, что силок, в который так внезапно попал, затягивается все крепче и крепче.

— Эге! Так лес же кругом! — повеселел боевик.

Наступила гнетущая тишина. Взводный спокойно дочистил оружие, поднялся.

— Что-то вы, хлопцы, не того… вроде нездешние? — сказал, прохаживаясь по комнате. — Должен доставить вас к месту постоя, пусть там разбираются.

— Мы же… — начал было ездовой, но взводный оборвал его:

— Шпарага! Хрунь! Отвезите — и назад. Чтобы к вечеру были здесь. И смотрите мне!..

До штаба оуновцев оказалось километров тридцать. Уже стемнело, когда на окраине села их остановили.

— Стой! Пароль! — простуженным голосом отозвались сумерки.

Кто-то, Шпарага или Хрунь, вполголоса ответил.

— А это кто такие? — поинтересовалась темнота.

— Кто их знает. Приказали доставить в штаб, а там пусть разглядывают, что они за птицы.

— Ну, погоняй…

Проехали еще с километр, свернули в переулок и за мостком, на подгорье, остановились возле большого каменного дома. На дворе и у входа в дом слонялись люди. На прибывших особенного внимания никто не обратил. Очевидно, подумал Жилюк, здесь всегда такая толкучка.

Им велели привязать лошадей у забора, а самим следовать за ними. Дежурный по штабу направил их в конец коридора, где помещался оперативный отдел, но там никого не было, и они все четверо примостились в теплом углу, начали ждать.

— Ну вот, не знали мороки, так нашли! — упрекал ездовой боевиков.

— Да мы что? Наше дело маленькое, сказали: делай — и весь бес до копейки, — ответил Шпарага.

Степан в разговор не ввязывался, делал вид, что дремлет, а сам пристально следил за штабистами, за всеми, кто входил и выходил. Штаб — это он заметил — охраняется, входные и выходные двери одни, людей здесь много, в случае чего сразу же скрутят, сомнут… А бежать надо. И чем скорее, тем лучше. Пока не начали допрос, пока они еще «ничейные».

Прошло около получаса. Шпарага и Хрунь уже начали нервничать. Они вполголоса то кляли штабные порядки, то посылали друг друга искать какого-нибудь начальника, чтобы принял задержанных. Наконец кого-то нашли. Когда фигура штабиста появилась в коридоре, у Степана даже дух перехватило: неужели Павло?

Вскоре их позвали в комнату, куда только что зашел дежурный, и Степан внимательнее присмотрелся к оуновцу. Он!..

— Документы! — бросил дежурный.

Один из конвоиров подал бумаги задержанных. Дежурный небрежно просмотрел их, отложил.

— Хорошо, — сказал боевикам. — Идите!

Шпарага и Хрунь пробормотали что-то, повернулись и вышли. Дежурный вызвал часового, приказал отвести задержанных.

— У меня к вам дело, — сказал Степан.

— Какое еще может быть дело?

— Хотел бы без свидетелей. — И, когда ездовой с часовым вышли, тихо проговорил: — Павло…

Павло встрепенулся, посмотрел на задержанного, словно рванулся к нему, но сразу же осекся.

— Вот мы и встретились, — досказал Степан.

— Да, встретились…

Лицо Павла почерствело.

— Не ожидал?

— Нет.

Они помолчали, не зная, о чем говорить. У них было столько наболевшего, невысказанного, что ни тот, ни другой не могли сразу ухватиться за главное, повести о нем речь.

— Матери что, нет?

— Убили. И мать, и Яринку.

— О Яринке я слыхал. А вот о матери… Значит, убили…

— А ты как? Выслуживаешься?

— Как видишь.

— Здесь?

— Нет. Сегодня большое совещание, нас и вызвали… Дежурю по штабу… Как же ты не уберегся, попался?

— Так случилось.

— Документы в порядке?

— Я под чужой фамилией. Кроме тебя, меня здесь никто не знает.

— Не бойся, не выдам.

— Знаю.

Павло с удивлением посмотрел на брата:

— Откуда… знаешь?

— Другие времена настали.

— Ты думаешь, я страхом живу?

— Многие страхом сейчас живут. Каждый норовит при случае что-то сделать, чтобы потом легче было отпираться. Все, — продолжал Степан, — кто веру утратил, грунт, и людей боятся, и смерти, конечно.

«Перестань, потому что терпение мое лопнет… Не растравляй душу мою…» — подумал Павло, а вслух сказал:

— А я и веру не утратил, и грунт у меня под ногами прочный, отцовский… С этой верой я сюда и пришел.

— С этой-то верой ты даже землю родную отдал врагу на поругание, на грабеж? Думал ты когда-нибудь над этим?