Николай Олейник - Жилюки

— Что с ним? — кивнул на малыша.

Софья откачнулась, теснее прижала к себе маленького, будто слова Павла могли причинить ей боль или толкнуть в какую-то беду.

— Его замучили, — проговорил Андрей, — эсэсовцы, те, которых ты только что спас. Софью тоже мучили — едва вырвать удалось.

— За что мучили?

— За Степана, за отца… Не знаешь, за что вы мучаете?

Павло молчал. Вот как оборачивается дело! Там, в Копани, тычки под бока, а здесь… И он задумался. Напряженность первых минут ушла, они стояли, каждый по-своему потрясенный, в раздумьях о своей дальнейшей судьбе. Кое-где изредка еще слышалась перестрелка, но их это не касалось, словно они были лишены чувства окружающего.

— Друже старшина! — подбежал и окликнул Павла стрелок. — Вас зовут. Ведите их в особняк, — кивнул он на Андрея и Софью. — Там еще нескольких поймали.

— Я их отпустил, — ответил Павло стрелку. — Какие они партизаны? Разве не видишь — женщина с больным ребенком, а паренек — ее брат. Иди, — сказал он стрелку, — я сейчас буду.

Андрея озадачило и решение брата и сказанное им. Чего-чего, но этого он не ждал, не верил в доброту карателей. Поэтому, когда, отправив стрелка, Павло велел им бежать, парень все еще медлил, с недоверием поглядывал то на Павла, то на Софью.

— Бегите, — уже с раздражением повторил Павло. — А там как знаете… Идите в село, там сейчас никого из ихних, — кивнул на особняк, — нет. Быстрей!

Павло знал, что рискует, знал, что этого ему не простят, что рано или поздно придется отвечать, — но ему была по душе такая жертвенность, иначе поступить он не мог. Единственное, чего опасался, — чтобы их не догнали, не схватили где-нибудь по дороге.

Андрей взял Софью за руку и, оглядываясь, все еще не веря в то, что произошло, повел ее в кустарник. Они не сказали ему ни «прощай», ни «до свидания», даже не посмотрели приязненно в глаза. Они были чужими, далекими, враждебными.

Павло постоял, пока Андрей и Софья скрылись, и нехотя побрел к своим.

Ничего вне времени, все в нем.

Если бы Степану Жилюку или кому-либо из партизан-подпольщиков в первые дни этого кровопролития сказали, что оно будет длиться так долго — так непомерно долго! — он не поверил бы, счел бы это наговором, вредной выдумкой. И не только потому, что так учили, что принцип «бить врага на его территории» был военной доктриной, а главным образом потому, что силы, с которыми оккупанты ворвались на нашу землю, и отпор, который они получили, были настолько грандиозны, могущественны, что, казалось, взаимоликвидировали возможность затягивания кампании. Но война затягивалась. Затягивалась, не считаясь с огромными жертвами и потерями.

Украина все более и более покрывалась густой сетью подпольных организаций, партизанских групп и отрядов. Армии народных мстителей уже действовали на Сумщине и Черниговщине, на Житомирщине, но на Волыни и волынском Полесье их не было. Здесь боролись небольшие, часто раздробленные партизанские группы, не имевшие ни опытных командиров, ни средств, ни прочных связей с Большой землей. И хотя они наносили чувствительные удары по тылам гитлеровских захватчиков, но этого было уже мало. Гигантские масштабы борьбы требовали объединения всех партизанских сил в единый боеспособный, по-настоящему военный партизанский отряд. Первая попытка объединения вызвала у некоторых командиров недовольство, кое-где на местах появилась угроза самороспуска отдельных групп. В связи с таким положением назрела острая необходимость созыва совещания партизанских вожаков.

Совещание назначили на конец февраля, а провели его неделю спустя, в марте. Просторное хозяйство лесника, терявшееся в глубинах пущи за Припятью, теперь напоминало конный базар или выставку, организаторы которой, позаботившись об экспонатах, не подумали о посетителях, роль которых должны были теперь играть ординарцы.

Съехалось более двадцати командиров отрядов. Большинство из них Степан Жилюк знал лично, до войны встречался с ними на совещаниях актива, на собраниях. Как и до сих пор, во время предыдущих собеседований, так и теперь они поддерживали идею укрупнения, признавали необходимость координации действий. Хуже обстояло дело с «незнакомыми». Хотя их было не много, всего несколько человек, все же они вносили путаницу. К тому же села, которые они представляли, были самыми отдаленными, в глухомани. Создавалось впечатление, что там решили сидеть тихо, выжидать удобного момента, а для гарантии от всяких неожиданностей создали группу самообороны — и все.

Это было небезопасно. Оставить село в такой обстановке — означало отдать его в руки оккупантов или оуновцев. В любой момент могли налететь каратели, разграбить, сжечь, забрать людей и вывезти их в Германию.

Жилюк и так и сяк доказывал ошибочность пути, на который становились руководители некоторых групп, об этом им говорили командиры других отрядов, но те стояли на своем, мотивируя тем, что небольшой подвижной отряд и более оперативен, и менее уязвим, что ему легче обеспечить себя продовольствием и одеждой.

— А про тех, кого вешают, мучают, тысячами отправляют в рабство, про них вы подумали? — не вытерпел Жилюк. — От кого им ждать защиты? На кого надеяться? Или вам это и на ум нейдет?

— Болеем за них, как же, — ответил солидный, лет сорока человек по фамилии Стецик. — Да только мы не ангелы, всюду не поспеем.

— Вы все будете на своих местах, — продолжал убеждать Жилюк, — только в случае надобности, во время значительных операций будем действовать сообща.

— Если на своих местах, то это еще куда ни шло, — заявили после долгого раздумья двое. — Разве мы против? Нам бы только не скитаться, своих не бросать. А если придется, то куда же денемся? Будем вместе.

Не поддавался один только Стецик. Молчаливый, с холодной, словно застывшей в уголках губ улыбкой, он сидел, опершись локтями о колени, и поигрывал нагайкой. Большие, по-кавалерийски выгнутые ноги в добротных сапогах твердо стояли на полу. Из-под расстегнутого полушубка свисал маузер. «Видно, неплохо тебе живется, Стецик, — думал, глядя на командира, Жилюк, — вот ты и кочевряжишься, атаманчика из себя корчишь».

— Мы с вами, товарищи, временно оторваны от родины. Наша земля в неволе. Но пусть никто не думает, что от этого мы стали иными, что мы отреклись от устоев нашей жизни. Нет, законы Советской власти остаются в силе, их никто отменить не может. И каждый, кто будет нарушать закон, будет и отвечать по закону. — Степан на минуту умолк, как бы давая возможность взвесить его слова, затем, не отрывая взгляда от Стецика, продолжал: — Мы могли бы вас, товарищ Стецик, судить по законам военного времени, но пока что этого делать не будем. Подумайте, осмотритесь, вы человек советский, не враг, должны сделать правильный вывод.