Николай Олейник - Жилюки

Женщину, прибывшую для доставки подвод в партизанский лагерь, Никита Иллюх узнал. Пусть не сразу, но он припомнил день, в который встретился с нею, и событие, приведшее к той встрече. В тридцать девятом, во время выборов в Народное собрание, он был послан в окружную избирательную комиссию, где и имел дело с этой молодой женщиной. Правда, разговор между ними был коротким — товарища Совинскую ожидали представители других сел, — но Никите, что греха таить, понравилась красота этой женщины, ее простота, с которой она вела разговор с приходившими людьми. Только значительно позже он узнал, что она замужняя, что ее муж — тот самый Жилюк, Степан Жилюк, о котором так много говорилось и которого он тоже совсем недавно увидел.

Тогда она была не такая. И поэтому, увидев ее во второй раз теперь, Иллюх верил и не верил своей памяти. Ему хотелось убедиться, наконец, рассказать ей, что он только что от Степана, ее мужа, но над всеми этими порывами стояли строгие правила конспирации. «Может, он, — думал Иллюх о Жилюке, — и знал, что придет именно она, может быть, потому так детально обо всем расспрашивал… А откуда мне знать? Меня не предупредили…»

Попрощавшись с проводницей, он задворками, тайниками пробрался к связному, велел немедленно идти в Сосонки, разыскать руководителя местной группы и передать ему приказ — рано утром выслать к переезду десятерых бойцов с автоматами на случай, если придется спасать подводы. А на другой день, еще до восхода солнца, направился к переезду и сам…

Они укрылись в кустах, в нескольких десятках метров от переезда. Подводы долго, — а может быть, так только казалось, — не появлялись, и Никита Иллюх уже начал беспокоиться. Но вот на мосту, висевшем над колеей, показалась одна, за нею другая подводы. Они медленно скатились с уклона и направились к переезду с открытым шлагбаумом. Вот к ним подошли часовые, и подводы остановились. Иллюх почувствовал, как замирает его сердце. Те несколько минут, которые немцы и полицаи возились около подводы с навозом, показались ему очень длинными, неимоверно длинными, и он был готов оборвать их бег, рассечь острой огненно-свинцовой очередью, но держался до последнего момента. Когда же немцы наткнулись под навозом на металлические предметы и догадались, что там, и когда задняя подвода, вырвавшись вперед, покатила во весь дух, Иллюх понял: настало время действовать, теперь все зависело от них.

— Давай, хлопцы! — крикнул он товарищам и первый открыл огонь.

Все, казалось, шло хорошо. Иллюх видел, как, воспользовавшись замешательством, женщина ударила по лошади, побежала, вскочила на передок и домчалась до поворота дороги. Потом… То, что случилось в следующую минуту, подняло его с земли, бросило туда к подводам. Он только успел крикнуть:

— За мной!

Бежал, на ходу стреляя из автомата. Потом остановился, изменил решение: приказал большинству сосредоточить огонь по немцам, а сам с несколькими бойцами побежал дальше. К счастью, подвода Василька проскочила благополучно. Подвода Софьи стояла поперек дороги, маленькая пузатая лошаденка, очевидно смертельно раненная, недолго подергалась в оглоблях и вытянулась.

— Сбрасывайте навоз! — крикнул Иллюх. — И скорее сюда!

Подбежал к Софье, перевернул ее лицом вверх — жива!

А перестрелка продолжалась, пули свистели над головой. «Хотя бы никто не налетел…»

— Живее! — командовал Иллюх.

Мертвая лошадь уже лежала в канаве.

— Берись за оглобли… Н-ну! Еще!

Подкатили к подводе Василька, начали перегружать оружие и тол.

— Машина на дороге! — крикнул кто-то.

По асфальту в город мчался грузовик.

— Спокойно, хлопцы! Работайте, — сказал Иллюх, вышел на середину дороги и дал длинную очередь. Машина резко сбавила скорость, остановилась и, развернувшись, покатила обратно.

Пока перегружали оружие, один из партизан перевязал Софью, она пришла в себя, но была очень бледна, сидела на обочине и с удивлением следила за своими быстрыми в движениях спасителями.

— Крепко зацепило? — спросил Иллюх не то Софью, не то партизана, который ее перевязывал.

— Ничего, — ответил партизан, — кость цела.

Иллюх подал знак тем, что вели перестрелку, чтобы отходили, и медленно повел людей в сторону от дороги, от убитой лошади и брошенной подводы. На возу поудобнее устроили раненую и двинулись по узкой, извилистой дороге, бежавшей между густыми зарослями кустарника.

Только им одним известными тропами, пробиваясь сквозь густой лес, на другой день ввечеру добрались они к лагерю. Их уже начали разыскивать, выслали навстречу небольшие поисковые группы, но приехали они совсем другими дорогами, измученные, усталые и голодные, сами удивляясь, как живыми выбрались из трясин и болот.

Софье промыли рану, перебинтовали, напоили горячим, с липовым цветом молоком, положили в сухой, теплой землянке.

Поздно вечером в землянку зашел Степан. Он тоже недавно, но раньше их прибыл в лагерь и тоже пробирался разными путями-дорогами.

Софья лежала в горячке.

— Она вся горит, Степан Андронович. Она в жару, — подошла к Жилюку приятная, не первой молодости женщина, дежурившая около раненой.

Откуда она его знает? Где они виделись? Ведь он нигде никогда не встречал этой женщины.

— Кто вы такая?

— Я — Маня, из Глуши Маня, — быстро произнесла женщина. — И вы меня знаете.

— Я совсем не тот, за которого вы меня принимаете, — спокойно сказал Степан. — Позовите лучше врача.

Маня вышла, и он остался с глазу на глаз с Софьей. Как она изменилась! Подошел, слегка коснулся рукой ее лица. Пылает. Задумался. «Вот мы и встретились, Софья! Война… Страшная, беспощадная. Но знала бы ты, как долгими бессонными ночами твой Степан думает о тебе, оберегает тебя своими мыслями-тревогами. Да, нелегко мне нести свою и твою боль, нелегко».

За дверью послышались шаги. Вошли врач и Маня. Жилюк дал врачу понять, что Маня здесь лишняя, и тот послал санитарку к поварам узнать, нет ли у них квасу, чтобы сделать Софье компресс.

— Очень плохо? — спросил Степан.

— Большая потеря крови. Жар, видимо, от простуды. — И добавил: — Переливание крови кардинально изменило бы картину. А где ее здесь возьмешь?

Кровь… Столько льется ее кругом, а здесь, при неотложной надобности, ее нет.

Раненая пошевелилась, попросила пить. Степан зачерпнул кружкой из ведра, поднес к ее губам. Не раскрывая глаз, Софья жадно припала пересохшими губами к краю кружки, сделала несколько глотков.

— Больше не давайте, хватит, — сказал врач.

Жилюк медленно отнял от жарких уст кружку. Лицо Софьи скривилось, передернулось, у Степана даже заболело в груди. На мгновенье она раскрыла глаза. Когда-то василькового цвета, они сейчас лихорадочно блестели от жара, налились кровью и стали красными.