Кузьма Чорный - Млечный Путь

— Ставь и своего к моему в сарай.

— А ты иди спать.

Сонная, она еле держалась на ногах и быстро вернулась в хату. А он осторожно и уверенно закрыл за собой дверь в сени.

Сентябрьская ночь стояла над землей. Все его существо наполнилось благостным ощущением этой звездной и тихой ночи. Он долго стоял посреди незнакомого ему двора, на своем новом месте, о существовании которого раньше и не догадывался. Свою и Олечкину лошадь он поставил возле сена, а сам лег в телегу, лицом к звездам. Черные силуэты огромных деревьев вырисовывались перед ним вдали — за этой тесной усадьбой, за пустынной улицей, за душистыми лугами, где он недавно брал сено. И такая тишина вокруг, что казалось — осень следит, не нарушает ли кто ее спокойствие. Слышно было, как топали лошади, пережевывая сено. Сонная птица испугалась, крикнула и умолкла, и захлопал крыльями петух. Яблоко сорвалось с ветки и со стуком упало на землю. И снова надолго установилась тишина.

Парень спал в своей телеге, но вдруг проснулся и сел. Звездное небо по-прежнему сверкало в беспредельной высоте. И сердце его сжалось в тоске: «Скоро день. Опять надо ехать. Куда? Чего? Зачем? Что ему искать в просторах света? Не найти того, что прошло, исчезло, погибло в огне войны, и даже пепел развеивают ветры далеко, далеко отсюда. Один мучительный, горький, убитый в заботах день канул в вечность, и вот на его место рождается новый».

Он свесил ноги с телеги, ссутулился и застыл, объятый тревогой, в безмолвии ночи и своей души. Он даже не заметил, что в окошке хаты зажегся тусклый огонь. Медленно забрезжил рассвет. Звезд становилось все меньше и меньше. Будто кто белым пеплом посыпал небо на востоке. И вдруг хлопнула наружная дверь. На крыльце стояла босая Олечка.

— Что? — строго спросил он, как бы имея здесь право на такой хозяйский тон.

Острая радость охватила Олечку: она не одна, тут есть человек, в котором вчера она нашла своего единомышленника, и они сблизились, таинственные заговорщики, готовые оба отгородиться от мира, такого жестокого и безжалостного к ним. Она подбежала к телеге, положила руку ему на колено и зашептала:

— В хате немец, должно быть, помирает. Все лопочет, чего-то просит, но ни я, ни солдат догадаться не можем.

Он соскочил с телеги, и она терпеливо ждала, что он будет делать в таких необычных обстоятельствах. Во всяком случае, принять какие-то меры обязан он, а не она. Вполне возможно, что здесь впервые у нее появилась робкая надежда получить помощь от мужчины и следовать за ним. Он же молчал, подавленный тяжестью возложенных на него забот. Он ведь имеет прямое отношение к этому неожиданному, трудному делу, и освободиться от него нельзя. И он вдруг встрепенулся и решительно пошел в хату. Олечка бегом кинулась за ним.

Немец лежал на лавке и быстро-быстро что-то говорил. Лицо его исхудало еще больше, но вчерашнего равнодушия в глазах не было. Глаза его сверкали, быть может, с горячки, — никто ничего не знал, и чего ему хотелось — неизвестно. Солдат сказал пареньку:

— Немец может умереть, нужен доктор.

— А я что, знаю, где этот доктор? — развел тот руками, и в голосе его прозвучал протест: «Чего вы привязались ко мне? И без того меня вчера измотали, отца не давали похоронить!»

Олечка стояла сзади тихая, безмолвная — совсем ребенок.

— Покажи мне, где у вас доктор, — обратился к ней солдат. — Идем.

— В нашем местечке теперь нет доктора, — ответила она. — На войне доктор.

— А где же вы лечитесь, если кто заболеет?

— Если кто заболеет, полежит-полежит и сам поправляется.

— Где же все-таки найти доктора?

— Может, он и так выздоровеет?

— Может, и выздоровеет. Но доктор все равно нужен, написать акт о смерти или о том, что он болел и я не мог его своевременно доставить.

— Доктор есть, но в другом местечке, в десяти верстах.

— Запряги коня, — сказал солдат парню, — привезем доктора.

— Хорошо, — волнуясь, ответил парень. Могло показаться, что он чему-то обрадовался. — А когда ехать?

— Надо поскорее.

— Дай ему чего-нибудь поесть, — обратился солдат к Олечке.

Парень и Олечка вышли в сени и стали советоваться. Она сказала:

— Я сварю чугунок картошки, есть накопанная, и солдата накормим, а немцу молока дам.

Получалось так, что и парень здесь как бы хозяин и с ним надо советоваться.

— Хорошо, — согласился он. — Пока ты управишься, я успею телегу наладить.

— Мне еще надо корову подоить.

С каким рвением он взялся за работу! Как все отлично складывалось! Нашлось какое-то дело, и отдалилась необходимость выбираться в неизвестную дорогу, чего-то искать в неуютном мире. Он осмотрел телегу: старая она, изношенная, поломанная. Пока в дорогу — надо все скрепить, связать. Он и взялся за это. Потом подошел к лошадям. Лошади, поев сена, обнюхивались. С видом знатока он приподнял верхнюю губу у Олечкиной лошади и проверил зубы. Вымостил сеном телегу, напоил лошадей и запряг свою. Завтракая вместе с солдатом и Олечкой, сказал ей:

— Твой конь старый очень, я ему в зубы смотрел. Неудивительно, что он такой худой, ему жевать нечем.

— И у тебя худой.

— Но он молодой, ему всего пять лет. Мой — пристал. Харчи бы ему да отдых, был бы у меня как лялька.

Олечка показала, куда ехать, и он вместе с солдатом отправился в путь. Солдату хотелось поскорее отделаться от всей этой волынки, и он торопил своего возчика, а тот исполнял свои обязанности с усердием человека, который с этого хлеб ест. Добрались они до местечка быстро, но доктора там не застали — уехал к больным в какое-то село, зато они разыскали фельдшера, казенного, из амбулатории, и солдату удалось довольно скоро вместе с фельдшером выехать назад. Фельдшер этот был человек местный. Работая при докторе долгие годы, он приобрел всестороннюю практику, жизненный опыт и неплохо разбирался в болезнях. Всю дорогу он расспрашивал — а откуда, а как, а что, солдату было веселее, потому и не особенно спешили.

Скрипучая телега двигалась медленно, и молодой возчик разглядывал окрестности. День выдался солнечный. На березах трепетала желтая листва. В чистом поле по дороге мчался вдаль подхваченный ветром одинокий листок. Придорожные леса неподвижно сторожили спокойствие осени. На скошенных лугах и сжатых полях бродил скот. Прозрачная осенняя грусть, казалось, висит в воздухе, мягко и нежно опускаясь на землю. Кусты шиповника стояли голые, сверкая красными плодами. Молодой возчик подергивал вожжами, и ему хотелось остановить лошадь, подойти к шиповнику и нарвать, неизвестно зачем, полную шапку ягод. Его душу успокаивала дорога, неторопливая езда, осень и тишина. Ему казалось, что из этих мест уже никуда не надо выезжать, никуда и никогда, что не надо искать пристанища в свете и что все здесь очень похоже на тот уголок земли, откуда он выехал со своими родными и близкими.