Кузьма Чорный - Млечный Путь

— Одурел ты, что ли, человече? Куда ты? — отозвался корчмарь. — Еще ночь на дворе. Днем идти безопасней. Тут около границы каждый спрашивать будет: а куда, а откуда, а зачем? Да еще ночью.

— Пускай спрашивают. Чего мне бояться. Я с чужбины домой иду. По родной земле иду.

— Пхе, он думает, что родная земля ему козырь в руки… Ну, то возьми хоть хлеба за пазуху со стола.

Невада отломил себе кусок хлеба и вышел из корчмы на большак. Широкие просторы открылись перед ним. Днем все было как бы придавлено то поздним рассветом, то ранними ноябрьскими сумерками, то мертвым блеском холодного солнца. Невада шел по обочине большака, откуда весь снег смело в придорожные ложбины. Ветер дул ему в лицо. Он смотрел вдаль на темную полосу лесов на горизонте. Вышел из корчмы уверенно и бодро, но уже через километр шаги его замедлились, глаза опустились, и он смотрел не вдаль, а себе под ноги, на черную тропинку. Он снова шел не спеша, как все эти дни, пока добрался до корчмы.

С каждой минутой он приближался к родным местам, боясь, не потерялся ли заветный уголок в этих хотя и родных, но равнодушных просторах? Может, его растоптали толпы пришельцев? Много их было. Может, придется начинать все сначала? Может, и маленькой Олечки уже нет в живых? Может, там и нет ничего, к чему привязалась бы душа? Горькая жизнь ему суждена тогда.

Небо побледнело, стало серым, взошло бесцветное солнце. Дороге, казалось, не будет конца. Но, шаг за шагом, она все же сокращалась. Кончился день, прошла и еще одна ночь в чужой хате. И опять начался день, и снова поползла дорога. Вторые это были сутки или третьи после корчмы? Он не считал. Погода стала мягче, небо нахмурилось, и ветер дул ему уже не в лицо, а в спину. Вдруг ветер утих. Невада давно уже забыл о своей печали, шел медленно и спокойно. Ни одной вспышки острого чувства не отражалось на его лице. Но вот в одном месте он почему-то задержался и начал вглядываться. Еле заметная тропинка отделялась от большака. Невада свернул на эту тропинку и как-то сразу весь оживился. Тропинка привела его к полевой дороге, по которой он и пошел. Вскоре он заметил впереди густые заросли шиповника и остановился перед ними.

В минуты больших душевных потрясений, при резкий смене событий или жизненных обстоятельств даже старые люди делаются как дети. Невада, как ребенок, смотрел на колючие кусты шиповника и на одном из них увидел скрученный от мороза листок. Он все еще был ярко-желтый и упорно держался на ветке. Невада сорвал этот единственный листок, приложил к губам, и сразу же лицо его стало суровым. Он вскинул голову, выпрямился и твердой походкой направился дальше.

Уже слегка смерклось, когда перед ним вырисовались очертания первых сумличских построек. Он ускорил шаг, и снова тревожные мысли охватили его. Пристально вглядываясь, словно опасаясь увидеть нечто ему уже известное и до ужаса страшное, он тихонько подошел к хорошо знакомому ясеню на улице. Шагах в десяти от ясеня родная хата. Теперь она, должно быть, совсем ветхая. Не успел он когда-то, уходя на войну, и ворота подновить. Сгнила и развалилась, наверно. Ладно, хату он осмотрит потом. Лишь бы она была цела. Невада взглянул на ворота. О боже, что это? Неужели ему суждено счастье? Может, и Олечка жива и здорова, появится вдруг и кинется ему на шею. Пораженный, он молча стоял перед воротами. Они были уже не те, не сгнившие: столбы тесаные, бруски строганые — совсем новые ворота. Не больше года как поставлены. Сердце его болезненно сжалось: тут поработала чужая рука. А может, это и к добру, может, кто-то пожалел бедное дитя?

Сбоку виднелась темная хата, и только теперь он посмотрел на нее. Та самая, ветхая, и еще больше осунулась. Но как он до сих пор не заметил: вдоль стены лежали остроганные бревна и штабель досок. Кто-то чужой тут хозяйничает. Вон у крыльца и камешки те же, которыми он вымостил — давным-давно! — дорожку через двор, чтобы в дождь ходить посуху. Но вдоль стены тротуарчик из горбыля — это уже новое. Он не решался тронуться с места. Он был почти уверен, что Олечки нет в живых. Чего только не было за эти годы, разве может пережить дитя! Он стоял не двигаясь и ждал чуда. А вдруг его Олечка, его маленькая Олечка выбежит к нему?! И чудо свершилось. Тихо отворилась дверь из сеней, на порог вышла женщина и стала внимательно разглядывать человека, одетого на удивление всем. Так ведь это же Олечка! Та самая. Как две капли воды похожая на покойницу мать. Те же черты лица, как и в детстве, когда она сидела у него на коленях. Но почему же она не бежит ему навстречу, а стоит, онемев, не сводя с него глаз?! Она высокого роста, с густыми светлыми волосами, зачесанными под платок. И платьице на ней пестрое, легкое, и она мерзнет в нем, стоя на крыльце. И узнает и не узнает его. В напряжении она морщит лоб. Перед нею встают картины прожитого детства.

— Таточка! Голубчик мой!

Он чувствовал, он знал, что она скажет именно это, скромная, сдержанная, неторопливая в движениях. Сильными руками она притянула его к себе:

— Я все думала, думала… Ты жив, родной мой!.. Чего же ты стоишь? Пойдем, пойдем…

Огромное, как гроза, счастье нахлынуло на него и острой болью отдалось в сердце: нет уже прежней маленькой Олечки. Перед ним самостоятельный человек, опора ему самому, и он уже не будет носить на руках свою Олечку, она выросла без него. Кто-то злой и враждебный отобрал у него ее детство. Он подавил в себе боль и вместе с нею вошел в хату.

— Отец, отец… пришел!.. — еще из сеней закричала она.

И Невада увидел, как навстречу ему несмело и быстро поднялся тот, о существовании которого он уже и сам догадался. С этой минуты душа его обрела спокойствие. Он снова мог любоваться и светлым заревом в закатном небе, и с любопытством смотреть, как ветер гнал по двору соломинку.

Вечером того же дня Невада начал обходить родные места, о которых так истосковался: и сумличские улицы, и все уголки своей усадьбы. Ночью, полный горьких воспоминаний, он пошел заглянуть в сундук: там лежала тесемка от платья, в котором много лет тому назад похоронил он свою жену. Это платье она носила еще в молодости, и как она тогда нравилась ему.

Он чувствовал себя так, будто поднялся после долгой болезни. Поставил лампу на полку в клети и поднял тяжелую крышку сундука. Открыл боковой ящик, заглянул и остолбенел. Глаза его расширились, и он забыл, зачем сюда пришел. Потом, будто решившись на преступление, он собрал вместе кольца, часы, нательный крест и тотчас же отдернул руку, как от огня. Сомнений не было, перед ним настоящее золото. Что за чудо! А камни на кресте и перстнях — он не знал их ценности и не придал им значения. Он даже не обратил внимания, что на золоте еще что-то есть. Набравшись смелости, он взял первые часы и открыл верхнюю крышку. Покручивая в руках диковинную вещь, он заметил в середине выгравированные буквы, нагнулся и прочел надпись: «Граф Поливодский». Мистический ужас охватил его. Он захлопнул сундук и кинулся в хату. И сразу же начал допрашивать Олечку: