Кузьма Чорный - Млечный Путь

— Что-то уж больно долго война тянется и ни разу от отца письма не было. Я уж знаю, что его нет в живых.

Откуда она может знать? Вот он, Кастусь, точно знает, что у него отца нет!

Как быстро заживают раны земли! Солнце сушит истерзанные поля, омывает их дождь, овевает ветер. Проходит время — и увечья как не бывало: уж везде зеленеет трава, уж и деревце посеялось и взошло. Растет все выше и видно издалека. И на месте, где зияла рана, расцветает красота, и кажется, никакое безумство не тронет здесь жизни природы и человека. Великий врач — время — спокойно и уверенно идет по земле, исцеляет и оживляет.

Печаль и тоска тупели и рассеивались. Вот-вот и они исчезнут совсем. Кастусь и сам старался отгонять от себя мысли о недавнем прошлом. Работа давала ему душевное равновесие. Теперь он подготавливал к весне немудреное Олечкино хозяйство. Вероятно, в эту пору своей юности он не заглядывал далеко вперед. Вполне возможно, что тут и начиналось его незаметное счастье: во всяком случае, неуверенность и страх уже не терзали его душу. Он находил радость в постоянном труде, мужал и закалялся. Прибывала и сила. Взвалив на плечи полный мешок зерна, он выходил из сеновала и нарочно проносил его под окнами хаты, чтобы Олечка видела, какой он человек. Старалась и Олечка не отставать от него: он не любил, когда она впадала в уныние.

— Ты опять раскисла? Глупая баба! Отец писем не шлет, а вот возьмет и сам явится когда-нибудь в хату. Лучше бы пошла поглядеть корову, может, она телиться скоро будет.

— Откуда я могу знать, когда она там телиться будет?!

— Так научись узнавать, если хочешь быть хорошей хозяйкой!

Пришла и прошла весна. Кастусь вспахал и засеял все поле. Деньги за Олечкину лошадь лежали в сундуке, вместе с золотыми вещами. Наступило лето. Вдвоем с Олечкой они жали изо дня в день. Уже откуда-то из лесу или из сада на жнивье под свежий сноп залетел пожелтевший листок. Она его заметила первая:

— Смотри, смотри, осень! — И вздохнула.

Он разогнулся, не выпуская серпа, и сказал:

— Когда я сюда приехал — осень была уже настоящая.

Они посмотрели друг другу в глаза. Надо было видеть их взгляд: «Хорошо, что осень. А еще лучше, что всему свое время». После жатвы он начал уговаривать ее не жалеть денег за проданного коня и купить материи на платье. Долго тянулись уговоры, наконец, уже в середине осени, он увидел ее в новом платье.

Это верно, что человек украшает природу и вещи. Но и они не зря существуют вокруг человека. С каким восторгом он глядел на нее! Теперь он как будто даже боялся ее. Она же своим женским инстинктом угадала это и при нем старалась быть в своей старенькой, изношенной одежде. А затем стала упрашивать его купить и себе какую-нибудь обновку — деньги ведь еще оставались. А сам он что, не сможет одеться? Это уж было дело чести. Он почувствовал в себе мужчину. Как они переменились за это короткое время! Всю осень он нанимался, где только мог, на работу с лошадью, и в начале зимы приобрел себе хороший костюм, купил ей платок и башмаки, и уже стыдился глядеть ей в глаза. И опять было плохо. Она чувствовала, что должна первая что-то ему сказать или сделать, чтобы все снова стало на свое место. Но как и что? И она страдала. Начиналась новая пора в их жизни. Однако они не спешили ей навстречу. Все шло само собой, и в этой обыденности было их утешение.

Опять весна, опять он пахал и сеял. А за весной будет лето… Вот и лучшие времена настали. Кончалась война, из-под Сумлич сбежали паны, их как ветром сдуло. Кастусь возил бревна из панского леса не потому, что решил на месте старой невадовской хаты или рядом с ней строить новую, а просто так — все возили, и он возил. Он складывал бревна на улице и к лету навалил штабель под самые окна невадовской хаты. Он больше не был бездомным изгнанником, а стал полноправным местным жителем. И ему уже казалось далеким его прошлое, будто он видел его во сне. Даже кленик, посаженный им для забавы на дворе у Олечки в первый год по приезду сюда, рос и укоренялся.

Пришла юность, а за нею зрелость. Олечка повзрослела, стала более сдержанной. И когда он называл ее не Олей, а Олечкой, краснела и смущалась. Этим летом стеснительность в отношениях между ними достигла своей высшей точки. Не сама ли судьба привела его сюда, чтобы он для этой девочки посадил и клен возле хаты, и поле оберегал от дикой травы, и поддержал ее, сироту, в трудную минуту, и сам здесь начал становиться на ноги? Зачем же, если счастье рядом, искать неизвестного?

Кончалось лето. И хоть сентябрь был еще далеко, но звездная ночь была так же прекрасна, как и в первую осень его появления здесь. Они стояли молча возле своей хаты, вслушиваясь в тишину. Когда его рука опустилась ей на плечо, она доверчиво прижалась к нему, как бы уже зная, что от судьбы не уйдешь и нельзя ей с ним разлучаться. И жизнь раскрыла перед ними свои чудесные просторы.

Зима в тысяча девятьсот двадцатом году была ранняя. Уже в начале ноября установились сухие холода, а к середине месяца земля покрылась мерзлым, сыпучим снегом. Сухие ветры перетерли его на муку и продолжали дуть до конца ноября. Всюду на полях снег согнало в ложбины и придорожные канавы. Поля остались голые, лишь кое-где присыпанные снегом, с торчащей побуревшей стерней и редкой прозеленью не съеденной скотом и высушенной морозом травы. Странная начиналась зима в этих местах. Обсаженный березами большак, проходивший через Сумличи с востока на запад, лежал под снегом, но в двух шагах от него простиралась обнаженная земля — жнивье и пашни и желтые пойменные луга. Речки текли подо льдом, тонким и чистым, и можно было видеть их песчаное дно и медленное движение водорослей. Солнце светило целыми днями, и отблеск его на голых полях будил воспоминания об ушедшем лете.

От Сумлич на запад большак проходил через небольшой город Несвиж. Между Сумличами и Несвижем по большаку есть еще несколько местечек и последнее из них к Несвижу — Тимковичи. Посредине же дороги между этим местечком и Несвижем стояла тогда старая корчма, и, как положено, при ней был заезжий сарай и просторная хата с полом и отдельными комнатами. Корчма стояла у большака при въезде в село Куковичи и называлась «Куковичская корчма».

В первые месяцы после мира с Польшей (зимой 1920 и 1921 гг.), пока не была определена окончательно линия Польской границы, эта корчма была тем пунктом, на который ориентировался каждый, кто хотел точно узнать, где Советская земля, а где владения Польского государства. От корчмы по большаку один шаг на запад — и попадешь в Польское государство, один шаг на восток — будешь на Советской земле. Еще не было тогда ни пограничников, ни пограничных застав. И в Куковичской корчме часто ночевали люди, радуясь тому, что кончилась большая война, охватившая полмира, прекратились и малые войны, хотя бы та же война с Польшей, и на одной шестой земли прозвучало могучее «Мир народам».