Екатерина Шевелёва - Испытания

— Вы правы, в архитектуре, действительно, наглядно запечатлены ритм, гармония, — согласилась Люция. — Хотя я не специалист.

— И я тем более! — воскликнула Анна. — Но взгляните, как еще задолго до нас точный расчет превращался в красоту!

Они шли вдоль фигурного моста, изумительного произведения русского зодчества.

— Гибнет красота, — сказала Анна, и голос ее отяжелел, — видите, дыры зияют, опоры покосились, любому прохожему ясно, что мост в аварийном состоянии. А почему? Любой местный житель знает! Начальники управления капитального строительства, Люция Александровна, фамилии их тоже всем известны и ненавистны стали — Шкуров и Ворев ничего не делают, хотят без риска уйти на пенсию с больших окладов! А директор здешнего института, Мараньев, их поддерживает, ему выгодно. Пока никакой реставрации нет, институт здешний спокойно ведет свои опыты! Вспомню, что гибнет красота, и руки опускаются. Собиралась в газету написать, да непривычна для меня писанина.

— Господи, в самом деле паук, паутина! — вырвалось у художницы.

— Паутина во всех строениях от запустения, — согласилась Анна. — Но снег намного хуже, видите, он забился во все каменные извилины, лепестки и складочки, снег тает, вода точит архитектуру! Любой руководитель ЖЭКа заботится об уборке снега со зданий, которыми он ведает. И только, работники управления капитального строительства, Люция Александровна, не побеспокоились хотя бы об очистке снега, если уж не о временной кровле над московским сокровищем! А в своей конторе, люди говорят, души понастроили себе и ванны, для того временный водопровод провели, на глазок, без всякого проекта и согласования с инспекцией охраны памятников, ну и подрыли опоры фигурного моста. Преступники они — вот кто! — Резьбонарезчица махнула рукой.

Люция Александровна загорелась негодованием, как с ней всегда бывало, когда обнаруживалась наглая циничная скверна. Пообещала Анне, что сама напишет — прежде всего в многотиражку, а дальше посмотрим куда. Заголовок статьи будет такой: «Что мешает работать Анне Шуматовой?»

— Вы ведь сказали, Анна Сергеевна, что у вас руки опускаются, когда вспомните о гибнущей красоте!

— Разлаживается настроение, верно.

В тот же вечер Люция Александровна переговорила по телефону с редактором многотиражки. Тот сказал, что тема важная, поворот ее неожиданный и придаст статье дополнительную значительность, так как рабочий читатель увидит широту кругозора и духовное богатство Анны Шуматовой.

Когда Крылатова принесла готовую статью, редактор прочитал, воодушевленно одобрил и сдал в набор с пометкой «Срочно».

Но дни шли — статья не появлялась. Крылатова позвонила редактору — в чем дело? Он извинился за проволочку, объяснил, что материал послан на консультацию, поскольку насыщен спецификой, в которой редакция не компетентна.

Люция Александровна еще поработала над статьей и предложила ее заместителю главного редактора центральной газеты, которого хорошо знала по Советскому Комитету защиты мира. Тот сказал, что тема важная, хорошо видна многогранная личность советской труженицы, возмущенной бесхозяйственностью и кровно заинтересованной в сохранении уникального памятника архитектуры и садово-паркового искусства. Статья была сдана в срочный набор. Публикация ее откладывалась из номера в номер. Кажется, материал посылали для согласования директору научно-исследовательского института Мараньеву, проявляющему большую заинтересованность в судьбе Красного Бора.

Потом заместитель главного редактора объяснил Крылатовой: «Понимаешь, в преддверии Олимпиады статью печатать нецелесообразно». Это была вторая ватная стена.

Дружеские отношения Люции с Анной, слава богу, не нарушились из-за невыполненного художницей обещания со статьей.

Крылатова продолжала писать картину «Наставница и ученица», хотя забота о внуках — Наташа еще не вернулась, а Сергей Чекедов ограничивался приветами детям по телефону — заполняла почти весь день.

Люция Александровна перебралась на квартиру Наташи. Анна иногда заходила туда, немного помогала по хозяйству.

Однажды Люция показала приятельнице диапозитивы «Старая Москва и Подмосковье». На другой день Анна уговорила председателя цехкома Рыжикова попросить Крылатову продемонстрировать ее коллекцию в красном уголке цеха.

— Удивительно интересно! — доказывала Шуматова. — И есть разные виды Красного Бора. И если к нам на завод приедут олимпийские гости, мы сможем очень хорошо рассказать им, каким было Подмосковье и как оно изменилось.

Но когда Люция Александровна по просьбе Рыжикова пришла в назначенный час после окончания рабочего дня со своими диапозитивами в красный уголок, на дверях белел листок с лаконичным сообщением: «Показ видов Москвы переносится, о дне будет объявлено».

Ни Рыжикова, ни Гречина в цехе не было. Анна растерянно объяснила Люции, что секретарь парторганизаций Степан Устинович Гречин посоветовал отменить показ диапозитивов.

— Не отменить, а перенести! — машинально поправила художница.

— Он сказал «отменить»!

Это была третья ватная стена.

Люция Александровна уже уразумела, кто их сооружает. Она решила поговорить с Альфредом Семеновичем Мараньевым начистоту.

И в ту же минуту, когда решила, узнала номер прямой телефонной связи с директором института и лихорадочными пальцами прокрутила диск.

Мараньев оказался на месте. Подчеркнуто вежливо объяснил, что, хотя он чрезвычайно рад звонку известной художницы, времени для беседы и тем более для встречи у него нет, поскольку идет совещание.

— Когда можно вам перезвонить, Альфред Семенович?

И тут Люция почувствовала, что возникает четвертая ватная стена. Мараньев был цинично уклончив:

— Как-нибудь на следующей неделе, которая, возможно, будет посвободней.

Люция позвонила через день: ей уж не во сне, а наяву казалось, что на нее навалилась четвертая, самая страшная изо всех ватная стена и что надо как можно скорей спасаться — выбираться из распухающего удушья.

Она удивилась тому, что прямая связь с Мараньевым сохранилась: почему-то нафантазировала отключенный им телефон.

Усмехнулась: нет, видно, преувеличивает она свое значение в паутине Мараньева, не думал директор изолироваться от внешнего мира ради того, чтобы избавиться от необходимости разговаривать с настойчивой художницей.

Усмешка еще таилась в ее интонации, когда она чуть-чуть косноязычно объясняла, что решила позвонить раньше назначенного срока на всякий случай — вдруг найдется у Альфреда Семеновича возможность для деловой встречи?

Услышав отчетливую ответную иронию в новом — точно так же сформулированном, как предыдущий, — отказе директора, художница впервые подумала, что мараньевское искусство ткать паутину сложнее, чем она представляла себе! Паук выкамаривался, как сказал бы Горелов, вел затейливую игру, цель которой пока не ясна была Крылатовой.