Юрий Салин - Отраженный свет

— Знаете, как едят кашу по-армейски? - Услышав "нет", Иван Лексаныч поражался нашей неосведомленности. - Ну просто - "вплавь".

Вот так блюдо - "каша по-армейски", да еще "вплавь"!

— Чего смеетесь, это же просто, чтобы каша плавала в сале.

— Неужели в армии так здорово кормят?

— Нет, конечно, но если уж где-нибудь перепадет сало...

И все равно запасы сала убывали удручающе медленно. Иван Лексаныч стал замешивать сладкое тесто и кормить нас одними пончиками. Конечно, испеченными на медвежьем сале.

— А какое оно полезное! А вкусное! - агитировал он нас, прихлебывая растопленный жир прямо из кружки. И если мы, уходя в многодневный пешеходный маршрут, изнемогали под тяжелыми рюкзаками, то всегда оказывалось, что добрая половина груза - "сэкономленные" припасы, нелегально подсунутые Иваном Лексанычем.

Все вокруг Иван Лексаныч старался заметить, запомнить, чтобы потом рассказать получше у себя дома или еще где-нибудь, где ничего такого не видели, а где же могли видеть такое!

— Вот приеду в Москву, к дяде пойду обязательно, он больной лежит, никуда не ходит, я ему все рассказываю, почти после каждого рейса. А после этого сезона целый день буду рассказывать. Вот он удивится, что я здесь видел!

Рассказывать Иван Лексаныч любит. Когда мы сидим у костра, он почти всегда о чем-нибудь говорит. Конечно, и люди, и события в его рассказах подаются вперемешку с пол-литрами и солеными огурцами ("Знаешь, такие маленькие, в литровых баночках продавались. Так здорово под водку идут!"). Зато и люди, и события - самые натуральные, уж точнее некуда. Глаз у Ивана Лексаныча наметанный, на мякине его не проведешь!

Всегда и всем он интересовался, и было приятно рассказывать ему о космосе, о геологии, об окаменелых раковинах, - когда он узнавал, что на месте нашего лагеря миллионы лет назад расстилалось море, жили ракушки, потом засыпанные песком и с ним вместе окаменевшие, у Ивана Лексаныча широко раскрывались глаза и вырывался изумленный возглас:

— Нну-у... а я думал - камень и камень... а оно во-он как...

Еще больше удивлялся Иван Лексаныч, когда узнавал, что по этим остаткам раковин мы определяем возраст пород и что это нужно для поисков нефти. И если мы собирали окаменелости недалеко от лагеря, он всегда брал топорик и приходил к нам на помощь. Часами он мог копаться в породе, то и дело подбегая ко мне с новыми находками:

— Во, смотри, какая хорошая! Прямо живая ракушка! - и если это был ничего не говорящий обломок, который я выбрасывал, Иван Лексаныч обижался: - Ну-у... это уж ты заелся...

Как ребенок восхищался он сопками, обилием ягод и часто в таких случаях оглушал нас своим восторженным громоподобным шепотом:

— Э-эх, трам-та-ра-рам!.. Ты посмотри, сколько рыбы!

Долго не мог привыкнуть он и к тому, что медведи ходят совсем близко и он, он может смотреть на них сколько угодно! Первого медведя Иван Лексаныч увидел, когда тот, метрах в полутораста от лагеря, помахивая головой, мирно пасся на голубице. А в ста метрах от лагеря, но в другой стороне, паслись наши лошади, и Иван Лексаныч решил не поверить своим глазам:

— Да не-ет, это же наш Рыжий... во, посмотри, и хвостом махает!

Привыкнуть к таким вещам окончательно он так и не смог и всегда или замирал на месте от восторга, или подползал поближе и смотрел, смотрел жадными глазами. Но не только экзотика производила на него такое впечатление. Иногда у костра, или просто на солнышке, или даже в самые тяжелые минуты перехода на его лице можно было заметить все то же радостное выражение, а я долго не мог понять - отчего это? И только когда я вспомнил про голодовки, войну и плен, я понял - Иван Лексаныч просто живет и отдается этому ощущению - живу! Вот начался дождик, Тарапул тянет повод, вот пролетела птичка, портянка сбилась... Да причем же здесь Тарапул, портянка? Ведь это я живу! Живой!

Я иду впереди. Первым раскрываю тайну - а что там, за тем поворотом, первым устраиваюсь отдыхать на привале. Мне достается самая сладкая морошка на маршруте, и все величественные панорамы по ту сторону хребта - тоже мои по праву первенства. Но я не жадный, я не прячу эту красоту в карман, щедро делюсь с Женькой: "Сейчас ты такую бухту увидишь!" А вот самых загадочных и пугливых зверюшек Женьке уже не достается.

Все ямы в болоте - мои, роса с кустов - моя, сучок в глаз - мне. Мне достается привилегия измерить своими боками глубину трещин в леднике и твердость камней под обрывом, и я один выливаю воду из сапог после переправы.

Я первый. Мне виднее, куда идти, где выбрать самую лучшую дорогу в кустах, в болоте, мне решать, пойти в обход или напрямик, знакомой или новой тропой, по крапиве или по кочкам, и даже - с какой стороны обойти вот это дерево - справа или слева. Не сбиться с пути в непроглядном тумане, выбраться из зарослей, успеть доделать самый дальний угол и засветло вернуться домой - о том болеть моей голове. Вышли точно к лагерю - так и надо, заблудились - виноват я. Помню, хорошо иллюстрировал эту формулу мой бывший начальник партии:

— Эх мы, идиоты, куда запоролись... То есть нет, извини, это - эх, я идиот.

И это моя забота - распределить силы так, чтобы пройти побольше, а устать поменьше.

И если ты идешь за мной, ты мне верь. Верь, что если дорога плохая, значит, другие еще хуже, верь, что если к концу пути окажется - шли по кустам рядом с чистой тундрой, значит, предугадать заранее это было невозможно, и даже если я действительно ошибся - признай за мной и это право, потому что и ты сам все равно бы где-нибудь ошибся, не здесь, так в другом месте. Ну а если ты думаешь, что сможешь пройти лучше, скажи об этом прямо, выходи вперед, а я пойду за тобой след в след, и води меня хоть всю ночь вокруг одного и того же дерева - не замечу.

Только не надо критиковать сзади. Особенно когда устал, а пути конца-краю не видно, когда злишься на каждую кочку, подвернувшуюся под ноги, каждую ветку, хватающую за сапоги. Тогда начинаются упреки из серии "я же говорил":

— Зачем пошли по долине? И куст не с той стороны обходим, и вообще идем совсем не в ту сторону, не может быть, столько идем, а лагеря все нет!

Наверно, такая паника в середине тяжелого пути знакома каждому, кто когда-нибудь шел впереди:

— Эту задачу надо миллион лет решать! Бросать ее надо, не может быть, столько бьемся, а результата все нет и нет!

Но сегодня мне не придется сталкиваться с такими тягостными проблемами. Я иду с Женькой. А Женька не из таких, он все понимает, сам когда-то смеялся над такими вот "аргументами":

— Тебе хорошо, а я не могу ходить голодный...

— Я? Не могу идти?! Нет, могу, просто не хочу.

Как всякий сильный человек, Женька сумеет честно признать перед всеми и свое поражение. Если у него когда-нибудь не хватит сил, он честно скажет: "Не могу". Только не было еще с ним такого, да и не будет, сдохнет в маршруте, упадет замертво, а не скажет. Ведь не может человек устать так, чтобы не хватило сил еще на один шаг, на один-единственный... Но ведь так можно думать про любой следующий шаг, и дальше, и дальше, и так без конца. Даже смешно, как запросто решаются проблемы. А сейчас он недоволен не тем, что я быстро иду, совсем наоборот, можно идти намного быстрее. Вот только надо было пересечь долину, - на том борту тундра потверже, а после он все-таки предпочел бы косогор.