Юрий Салин - Отраженный свет

Когда работаешь с кем-нибудь из ребят на обнажении, им делать почти нечего. Завернуть образец, подписать этикетку - вот и вся работа. Но ребята не скучали. Все, кроме Сереги.

Серега сидит, безучастно смотрит себе под ноги и насвистывает. Слух у него изумительный. На эстраде его исполнение прошло бы на бис, но слушать современный модный мотивчик среди первозданного хаоса черных скал - уши лопаются от дикого несообразия! Будь у Сереги транзистор, он наверняка врубил бы его на полную мощность.

Всякий интерес к окружающему он потерял в первые же недели полевой жизни. Абстрактная геологическая романтика, увлекшая его в экспедицию, обернулась для него вполне конкретной неустроенностью, грязными портянками, тягостной работой. За всем этим Серега потерял из виду природу, экзотику, медведей. Только, может быть, наоборот? Если сопки - "ну и что", водопад - "ну и что", медведь - "ну и что", что тогда? Отними у палатки романтику, что останется? Теснота, неудобство, сырость...

Однажды я получил письмо от друга: "Остался этом году без поля. Сижу в городе в зеленой тоске. Ужасно не хватает грязи, дождя и холода. И комаров". А Сереге в поле ужасно не хватало музыки, танцев, "своих ребят", общества девушек.

Ходить с ним в маршрут утомительно. Нет, он не отставал, не ныл. Этого не было. Но на лице его всегда было написано такое страдание, такое отвращение к окружающему, что мне не давала покоя забота: ему и так все в тягость, не заставить бы его переработать.

Вот я карабкаюсь на обрыв. Помощник мне не нужен. Часто, изучив обнажение, я спускался и шел дальше, и тогда получалось, что напарник проделал за мной этот маршрут совершенно зря. Если я был со Стасиком или с Женькой, мне не приходилось раздумывать, брать их с собой или нет, - они сами карабкались по пятам и все время норовили вылезти вперед. А тащить без надобности вверх-вниз Серегу, когда ему и по ровному-то месту идти неохота? Вот и приходилось, подойдя к обрыву, прикидывать сначала, спустишься ли назад или пойдешь дальше. Часто я говорил ему: "Ты мне не нужен, посиди пока здесь, я вернусь", а потом оказывалось, что надо лезть дальше.

— Э-эй, Серега-а, иди сюда-а-а!

— Чего-о?

— Иди, говорю, сюда-а-а-а!

— Не слышу-у...

Дурацкое положение.

А если погоняешь его за собой вслед без надобности разок-другой, то потом читаешь в его глазах искреннюю обиду: "Да-а... издеваешься... вместо собачки за собой как на цепочке..." Тяжело чувствовать себя тираном. После нескольких "лишних" спусков и подъемов я старался не встречаться с ним взглядом. Попробуй целый день провести с глазу на глаз с человеком, от которого прячешь взгляд. Положение, способное кому угодно испортить настроение... Зачем мне это надо?

Я не любил ходить в маршруты вместе с Серегой. Коля тоже. Но Серега и не навязывался, используя каждую возможность остаться в лагере.

— А ты уверен, что они дойдут без нашей помощи?

— Посмотри карту. Ровнее не придумаешь. Один-два подъема, и больше никаких препятствий. Заблудиться вообще невозможно.

Действительно, сбиться с пути, двигаясь все время вниз по реке, трудно, пройти океан мимо и не заметить - тоже. Итак, решено. Караван ведут Иван Лексаныч со Стасиком. Остальные пойдут в маршрут с выходом к устью реки, где намечено стать лагерем.

...Кони шли хорошо, вьюки лежали ладно, на дорогу тоже жаловаться не приходилось. Через два часа после выхода Иван Лексаныч начал мечтать о том, как сейчас они придут, напьются чаю, не торопясь переделают все дела и еще останется время искупаться.

Первая заминка не встревожила их. Речушка вдруг нырнула под снежник. Забраться на него с вьючными лошадьми - операция канительная, но в общем несложная. Снежники, тающие и обваливающиеся на жарком солнышке, обычно заканчиваются уступами. Уступы невысоки, но для коня с тяжелым вьюком это все же непреодолимое препятствие.

Достать лопаты из вьюков было минутным делом. Еще через несколько минут в подтаявшем, ноздреватом снегу был выкопан вполне сносный подъем.

Копыта лошадей изредка проваливались в мокрый снег, зато на снежнике не росло никаких кустов, и от него тянуло приятной прохладой.

— Вот хорошо, если он идет до самого лагеря, - обрадовался Стасик.

На снегу отпечатались четкие, совсем свежие медвежьи следы. "И мишка тоже к нашему лагерю топает, - подумал Стасик.- Пусть не сворачивает. Придем на место, а там медведь сидит и нас ждет".

Мишка не свернул со снежника. Но и до конца не дошел. За поворотом его следы неожиданно оборвались. В снежнике зияла огромная черная дыра, через которую вырывался наружу глухой шум потока.

До Стасика с Иваном Лексанычем сначала дошла только комическая сторона мишкиных злоключений. Они наперебой предлагали свои варианты расшифровки медвежьих следов, давали ему запоздалые советы, как надо было делать и как не надо было делать. Но советы всегда легко давать, выполнять труднее. Вскоре эти cоветы могли бы сослужить неплохую службу им самим, не окажись они, как и в случае с мишкой, несколько запоздалыми.

Ничего страшного не произошло. Тарапул не сломал себе ноги, не рассыпал вьюки, даже не выдернул повода из рук шофера первого класса без прав. Просто его уши внезапно оказались намного ниже каблуков Ивана Лексаныча.

Задрав голову, он с интересом разглядывал голубое небо, в одно мгновение сильно сократившееся в размерах. Привыкший ко всяким неожиданностям, он вскоре деловито принялся знакомиться с новой для себя обстановкой... В общем ничего, терпимо. Правда, впереди темно, сзади и с боков - тоже, идти некуда. Ну что ж, по-видимому, это и есть конечный пункт их перехода. Пункт не из самых удачных: дыра в потолке маловата, скоро зайдет солнышко и станет холодно и сыро. Но Тарапул знал - геологи народ изобретательный. К тому времени, когда перестанет греть солнышко, они обязательно что-нибудь придумают. Он равнодушно зевнул и перестал проявлять интерес к происходящему. Надо использовать любую возможность для отдыха.

Но спокойствия не предвиделось. Вскоре в дыру, толкая Тарапула, протиснулся Стасик. Иван Лексаныч, стоя на коленях и заглядывая в темную яму, давал ему руководящие указания на таком языке, от которого коробило даже видавшего виды Тарапула.

Нелегкая это работа - вытаскивать коня с вьюками через дыру в потолке. Но голь на выдумки хитра. Египетские рабы построили голыми руками пирамиду Хеопса, а тут - всего-навсего конь с вьюками.

"Тпр-р..." - неизвестно зачем сказал Стасик. Скорее, для себя, потому что идти Тарапулу все равно было некуда. Да он и никуда не собирался. - "Тпр-р", - повторил Стасик и принялся отцеплять тяжелый вьюк с крючьев седла. Против его ожидания, вьюк отцепился сразу. Оставшийся с той стороны груз, не уравновешенный противовесом, начал медленно стягивать все седло набок. - "Тпр-р!" - совсем уж глупо заорал Стасик - кому, вьюку? - и засуетился с тяжелой сумой на одном месте, решая в уме нелегкую задачу, бросить ли ее - куда, в воду? - подать ли ее Ивану Лексанычу через дыру в потолке, но как? Не придумав ничего лучшего, он с невесть откуда взявшейся прытью набросил кольца сумы на медленно уползавшие крючья. Статус-кво было восстановлено.