Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

Исифу молчал, глядя куда-то в сторону, а Соня упрямо покачала головой:

— Спасибо, Андрей Владимирович! Мы все-таки пойдем!

Голос ее звучал решительно и твердо.

Они вышли за ворота. Через минуту послышалось, как всхлипнул, заводясь, мотор старенькой автомашины, посопел, посопел и постепенно затих где-то в конце улицы.

— Эх ты! — Надя почти с ненавистью взглянула на мужа.

— А что?! — вступился за Мочкина Малюта. — Все правильно! Порядок есть порядок. По инструкции на территории посольства…

К нему вдруг шагнул Ермек:

— Заткнись!

— Что?!

— Я тебе сказал: заткнись! Понял?

У Ермека было такое лицо, что, казалось, он ударит Малюту.

Из виллы вышла Анна Ивановна, переодетая в легкое платье, счастливая, что все позади, что можно, наконец, отпустить вожжи с раннего утра взнузданной нервной системы. Удивленно оглядела собравшихся в саду.

— Что это вы притихли? Устали?

Никто ей не ответил.

Антонов вошел в распахнутые двери виллы, устало присел на диван, чтобы здесь дождаться посла. Кузовкин появился минут через десять в сером костюме и босоножках. После холодного душа, который только что принял, он снова был бодрым, в хорошем настроении: все позади!

«Сейчас я ему настроение испорчу», — с сожалением подумал Антонов.

— Василий Гаврилович, есть важная информация!

— Ну?!

Антонов молча показал рукой на стены, давая понять, что информация особой важности.

Посол понял, кивнул: пошли на улицу! Стенам в посольстве не очень доверяли. Западная разведка ищет любую возможность, куда бы пристроить свое ухо.

Они вышли в сад. Посол указал на плетеные кресла под финиковой пальмой:

— Садитесь!

И сам первым опустил в кресло свое тяжелое крупное тело. В его лице вдруг снова проступили следы непроходящей усталости и давнего нездоровья. Недовольно буркнул:

— Ну!

В доме праздник шел на всю катушку. Подъезжая, Антонов увидел, что окна полыхают светом, в их ярких квадратах, как на телевизионных экранах, суетятся нелепые черные силуэты. Из окон донеслось мощное:

Наверняка слышно даже в соседних кварталах. Антонов вздохнул. Будут судачить: советский консул гулял как купец! Ничего себе, в городе особое положение, а в его доме веселье на всю Дагосу.

Асибе расхаживал по газонам и бдительно следил, чтобы окрестные мальчишки, привлеченные неожиданным бесплатным концертом, не перелезали через ограду. У ворот торчала оживленная Диана и громко давала объяснения собравшимся зевакам — комментировала события на вилле. Еще бы! Такого здесь, должно быть, никогда не бывало. Возле виллы стоял посольский автобус, а у входа в кресле сторожа сидел шофер Потеряйкин. На его лицо падал свет из окна, и Антонов издали заметил, что нижняя шоферская губа сварливо оттопырена.

— А вы чего не заходите? — спросил его Антонов, стараясь придать тону доброжелательность. — Здесь комары заедят!

— А что мне там делать? — проворчал Потеряйкин. — Орут да ногами дрыгают. Голова аж распухла.

Он встал из кресла:

— Вы, Андрей Владимирович, им скажите, чтоб закруглялись. Я не нанятый здесь торчать. Возьму и уеду. Пускай тогда пешком топают на другой конец города!

Холл был забит людьми. Кроме запорожцев, здесь оказалось несколько асибийцев — молодые хозяева соседнего дома, неизвестные Антонову два парня и девушки в джинсах. Неожиданно для себя среди находившихся в холле Антонов увидел и Камова.

— Вот ты где, оказывается! Воспользовался, что муж отсутствует…

Камов, довольный, расхохотался:

— Заметил, что Ольга Андреевна удирает с приема с молодыми людьми, упал перед ней на колени и умолил взять и меня, старика. Не люблю я эти приемы. Мельтешня!

Запорожцы веселились искренне и широко. Пели хором, пели дуэтами, пели соло. Танцевали, увлекая в круг Ольгу, Камова, молодых африканцев, его, Антонова. Все чувствовали себя легко и непринужденно, и Антонов еще раз похвалил в душе Ольгу: молодец, что пригласила. Будут теперь эти парни и девушки вспоминать на берегу своего Днепра, что однажды на другом конце света в тропическом городе у океана, в одном гостеприимном доме…

Только через час нахохленный, как воробей, Потеряйкин увез оживленных и довольных запорожцев в гостиницу.

Они остались втроем. Окна в холле были распахнуты настежь, но вечерний воздух на улице загустел, был неподвижным — ни дуновения — и в холле долго стоял крепкий запах табака, дешевых духов и пота. Ольга заварила крепкий чай, разлила по чашкам.

Камов отпил глоток, крякнул в удовольствии, поставил чашку на столик, откинулся в кресле, обхватив коленку сцепленными пальцами рук.

— Дела…

Антонов вдруг впервые заметил, что одной фаланги на безымянном пальце левой руки геолога не хватает. Надо же, сколько раз виделись, а не обращал внимания. Наверное, где-нибудь в экспедиции потерял.

— А Алексей Илларионович завтра уезжает! — сказала Ольга. — И надолго.

— И он уезжает? — поразился Антонов. — Куда это?

Уезжал Камов на полтора месяца вместе с двумя асибийцами-геологами на «джипе» на север страны, в район джунглей и саванны. Поездка планировалась давно, но сегодня вдруг сообщили: есть подходящая машина, и Сураджу требует, чтобы выезжали немедленно. Раз требует комиссар…

Ольга хотела было включить любезный свой магнитофон, но вдруг увидела стоящую в углу у окна гитару.

— Ребята забыли!

Камов взял гитару, некоторое время перебирал струны, крутил винты настройки, потом запел негромко, с затаенной печалью:

Ольга откинулась в кресле, уперевшись взглядом в потолок, держала зажатую между пальцев сигарету, которую давно собиралась закурить, но все забывала прижечь. Лицо у нее было усталым и серым. Антонов смотрел на Ольгу, на Камова и думал о том, что все они трое — люди неприкаянные: Камов, у которого не сложилась личная жизнь, и он, Антонов, от которого уезжает жена, и она, Ольга, совсем не выглядит женщиной, которой ближайшее будущее обещает счастье.

— В тайге пели! — пояснил Камов, положил гитару и взглянул на часы. — А теперь пора ехать домой и собираться… в джунгли.

Он встал, подошел к Ольге, обнял ее, коротко поцеловал в щеку:

— Я знаю, что вы уезжаете. Но не прощаюсь совсем. Мне горько будет, если я вас больше не увижу. — Взял кисть ее руки, сжал своими широкими ладонями, взглянул прямо ей в глаза, улыбнулся долгой, неторопливой, грустной улыбкой прожившего большую жизнь человека, который все, все понимает. — Мне бы хотелось снова встретиться в Москве, и вот так, как сейчас, — втроем!