Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

— Вопросы будут? — спросил помполит. По его тону можно было понять, что вопросы эти не так уж желательны, не терпелось поскорее дать слово Веснянской. — Нет вопросов? Нет? — Лицо помполита расплылось в улыбке. — Тогда позвольте…

Антонов взглянул на жену. Она казалась испуганной — плечи подобрала, шею вытянула, как птица, почуявшая опасность, готовая мгновенно улететь. Что она будет говорить? Вряд ли можно увлечь моряков повествованием о проблемах цитологии, гистологии и молекулярной генетики…

Голос ее дрожал, когда она выдавила первую фразу:

— Каждый из находящихся сейчас в этом зале, так же как и весь живой мир, состоит из клеток… — Ольга сглотнула, перевела дыхание и уже увереннее продолжала: — Для начала я расскажу, что такое клетка. Представьте себе…

Случилось неожиданное — Антонов и не заметил, как был захвачен рассказом жены. Ее низкий хрипловатый голос, вдруг обретший уверенность, все больше втягивал в свою неторопливую стремнинку внимание находившихся в зале. Она говорила естественно, просто, терпеливо, как опытная учительница ведет урок с малолетками. Вышла из-за стола, прохаживалась перед передним рядом, и все видели ее длинную недоглаженную юбку с порванной полой. Временами она помогала своим пояснениям легким движением руки или улыбкой, мягкой и терпеливой, и было странно видеть на ее губах эту улыбку в тот момент, когда Ольга объясняла, как вырастает злокачественная опухоль — будто речь шла о цветке.

Зал застыл в напряжении, на Ольгу теперь не столько смотрели, сколько слушали ее. Эта красивая женщина с берега открывала перед ними мир, в котором чувствовала себя свободной и уверенной, нужной ему, этому миру. И может быть, именно сейчас, в минуты торжества его жены, Антонов, как никогда раньше, понял всю острогу их семейной драмы. Вот она, его драма, — в улыбке жены, рассказывающей о смертоносном раке! Конечно же, надо им уезжать отсюда домой, и как можно быстрее. И забыть Антонову о загранице навсегда, если он хочет спасти семью. Хочет ли? Временами ему казалось, что и думать об этом не стоит, чаша разбита — не склеишь. А сейчас, глядя на озаренное вдохновением, ставшее еще красивее лицо жены, вдруг остро испытал к Ольге сочувствие, даже сознание вины перед ней, словно несправедливо и жестоко ее обидел. По какому праву он лишил ее любимого дела? Почему чаще всего считается, что дело мужа, каким бы оно ни было пустяковым, важнее дела жены? Может быть, Ольга и права, может быть, действительно его работа здесь ничего не стоит по сравнению с почти неуловимым геном, из которого, как из кирпича, выстраивает она новую клетку, способную выдержать атаку рака? Именно об этом сейчас рассказывала Ольга.

Она, конечно, превысила норму времени для лекции, но никто ни словом, ни жестом не дал ей этого понять. И, заканчивая свое выступление, вдруг возвысив голос, четко выделяя каждое слово, Ольга произнесла:

— Поверьте, товарищи, пусть не сегодня, не завтра, но настанет, настанет не в таком уж далеком будущем час, когда мы этот страшный недуг одолеем. — Она перевела дыхание и взглянула в зал расширенными счастливыми глазами. — Вот так, как вы одолели напавших на вас бандитов!

В ответ на ее слова сидящие в зале вдруг разом встали и неистово зааплодировали, будто происходила здесь не лекция, а митинг.

Когда, ответив на множество вопросов, Ольга наконец опустилась на свободный стул рядом с мужем, раскрасневшаяся, радостно возбужденная, он положил на ее нервно сжатую в кулачок кисть свою ладонь, шепнул: «Молодец!» — и в ответ получил быстрый, лучистый, полный благодарности взгляд.

Когда они выходили из зала, Антонов спросил:

— Как твоя нога?

— Какая нога? — не поняла Ольга.

В каюте капитана стол был накрыт к ужину. Хозяева — капитан, помполит и стармех сияли улыбками, свежими крахмальными воротничками, и даже медные пуговицы их кителей поблескивали как-то особенно значительно и торжественно. Ольга смотрела на моряков восхищенно, оценив то, что ради них, Антоновых, прежде всего ради нее, командиры судна переоделись в парадную форму, словно явились на важный великосветский раут.

Торжественность провозглашала себя в каждой детали: в строгом порядке разложенных приборов и расставленных тарелок, в накрахмаленных салфетках, возвышающихся перед каждым прибором острыми жесткими колпаками, и, наконец, в щедром подборе закусок, возможных для не столь уж богатого капитанского бюджета. Впрочем, для Антоновых это были настоящие деликатесы, от которых они начали отвыкать — жирно, с матово серебряным отливом поблескивала селедка, щекотал ноздри острый запах бочковой капусты, которая янтарной горкой возвышалась в глубокой тарелке, нарезанная щедрыми кусками сочилась чистым, как слеза, соком нежная семга, в глиняном горшке дымилась крупная, сахарно рассыпчатая, явно не здешняя, картошка…

— Прошу, дорогие гости, за стол! — пригласил капитан, сделав широкий жест рукой.

«Быстро отсюда не выберешься», — с грустью подумал Антонов, заметив батарею бутылок на маленьком столике поодаль. А как же вечер по случаю дня рождения? Почему-то на этот визит в ресторан он возлагал смутные надежды: возьмут и объяснятся по-доброму, как когда-то, и все встанет на свое место.

Судя по расслабленно удовлетворенной улыбке, с которой хозяин оглядывал стол, Глеб Григорьевич был рад предстоящему застолью. Несомненно, рады были и приглашенные на ужин его помощники, — такие гости, как супруги Антоновы, на «Ангарске» не часты.

— За последние полгода у нас на борту дама впервые, — признался капитан, не замечая маячившую перед его глазами мощную грудь немолодой буфетчицы, которая принесла несколько охлажденных до испарины бутылок боржоми и бутылку «Твиши». Бутылку эту поставила перед Ольгой, бросив на гостью быстрый, оценивающий и недоброжелательный взгляд.

Один за другим произносились тосты, но стопка капитана неизменно оставалась опорожненной всего наполовину. Антонов заметил, что и его помощники только пригубляют рюмки. И разговор за столом идет серьезный, заинтересованный, все больше об Ольгином выступлении.

— За ваши научные успехи, Ольга Андреевна! Большое дело делаете, большое! Важней других дел! — сказал капитан и поднял свою стопку, подержал задумчиво на весу, глядя на тарелку: — В моей семье трое от рака погибли… — добавил тихо.

И опять лишь пригубил, а его подчиненные только чокнулись. Батарея бутылок, грозно поблескивающая в сторонке, оставалась непочатой.

Капитан вдруг обратился к Ольге:

— Что-то вы, мадам, не хотите воздать должное моему вину. Игнорируете! А ведь это «Твиши», марочное! Превосходное вино! Специально для вас велел принести — последнюю в моих запасах бутылочку.