Леонид Почивалов - Сезон тропических дождей

Должно быть, совсем неумен и слишком самонадеян этот Панкратов — явиться к послу с подобным! Просить, чтобы Кузовкин самолично способствовал нечестному обходу асибийских законов! Да это все равно что дернуть за усы льва.

Ожидавшие в приемной даже сквозь обитую клеенкой дверь слышали грозный рык посла:

— …Значит, предпочитаете «хонду», не «мерседес», не «пежо», а именно «хонду»? А какого цвета? К вашим глазам пошла бы машина колера морской волны. А? А может быть, вам заодно выписать еще и прогулочную яхту? Это на Западе давно модно. Не стесняйтесь! Чего там скромничать! Ваша фирма богатая, что ей стоит отвалить хорошие деньги. А? Впрочем, отметьте себе в календаре, что завтра в пять вечера посол приедет на смотрины вашей виллы и там мы продолжим этот разговор. А?

В разговоре с подчиненными посол часто завершал свои утвердительные фразы неожиданным вопросительным «а?». Словно ждал подтверждения со стороны собеседника, согласия с высказанным. Новички, не знающие о существовании в речи начальства этой сорной прибавки, торопились согласиться с ним. Поторопился и напуганный Панкратов:

— Хорошо, Василий Гаврилович, хорошо. Завтра мы будем вас ждать ровно в пять!

— Ждите!

Выскочил Панкратов из кабинета посла взъерошенный, красный, с выпученными глазами.

Затем была вызвана Алевтина Романовна, жена советника-посланника Демушкина, которая была председателем женского совета колонии, и, как сообщала Клава, «посол выдал ей по первое число» за бездействие совета. Сразу же после назначения в эту страну Кузовкин предупредил своих сотрудников, что не потерпит в посольстве сплетен, шушуканий, делений на избранных и приближенных с одной стороны, и «всех остальных» с другой. И вскоре убедительно продемонстрировал свою решительность: отослал в Москву посольского завхоза с его болтливой и склочной женой «за злостное распространение сплетен, подрывающих моральное состояние совколонии», как говорилось в отправленной в МИД сопроводиловке. После этого случая любители, а особенно любительницы перемывать косточки попритихли, а в последнее время оживились, появились интересные «объекты для обсуждения», в том числе Ольга. Антонов знал, что независимое поведение жены, ее замкнутость, игнорирование традиционных вечерних посиделок с другими женами сотрудников в саду — все это постоянно вызывало пересуды: «Гордячка! Подумаешь, кандидат наук! Светская львица! У посла к Веснянской слабость…» Чего только не болтают!

Когда Антонов вошел в кабинет, посол, читавший какую-то бумагу, поднял на вошедшего отсутствующий взгляд, бросил:

— Садитесь!

Дочитав бумагу, быстрым движением руки сделал на ней хитроумную, похожую на червячка загогулину, обозначающую подпись, и, нажав кнопку переговорного устройства, буркнул:

— Клавдия Павловна! Пригласите Генкина.

И тут же углубился в чтение другой бумаги, не обращая никакого внимания на Антонова, будто его вовсе тут и не было, — первый признак предстоящей грозы.

Антонов терпеливо сидел перед послом и ломал голову: за что ему сейчас попадет — как будто в последнее время ничем не провинился.

Пришел Генкин, заведующий референтурой посольства, худощавый брюнет с неулыбчивым, словно навсегда застывшим в своей неприступности красивым лицом. Антонов в общении с Генкиным испытывал душевную неуютность, похожую на тревогу: даже самый простейший вопрос, заданный Генкину — ну, хотя бы о здоровье его жены — казался неуместным, словно речь шла о государственной тайне. Неподвижные, без блеска глаза Генкина отпугивали, исключали проявление всякого любопытства к его личности.

Генкин подошел вплотную к столу посла и, раскрывая на ходу красную папку, положил перед Кузовкиным.

— Только что получили… — сказал коротко и бросил недоверчивый взгляд на Антонова, словно тот некстати услышал нечто весьма конфиденциальное.

Видимо, это была депеша из МИДа. Посол быстро пробежал ее глазами, и Антонову показалось, что лицо Кузовкина еще больше помрачнело, решительно взял ручку и с явной досадой расписался. Дурные вести!

Когда заведующий референтурой вышел, Василий Гаврилович, наконец, счел необходимым взглянуть на Антонова — и вроде бы даже с удивлением, будто только что его заметил. По-прежнему не произнеся ни слова, выдвинул боковой ящик письменного стола, извлек из него газету, развернул, протянул Антонову. Это был «Тан», ведущий еженедельник Куагона. На одной из внутренних полос синим фломастером был жирно обведен абзац.

Антонову, привыкшему к быстрому чтению, было достаточно одного внимательного взгляда, чтобы схватить содержание абзаца. Оно повергло его в смятение. В заметке говорилось, что во время встречи президента Гбенона Одуго на аэродроме в Монго вместе с послом СССР в Куагоне находился специально приехавший на эту встречу из Дагосы советский генеральный консул мистер Андрей Антонов. Советский консул любезно согласился дать интервью сотруднику «Тан». Он заявил, что сердечно приветствует визит в Куагон президента Одуго, выдающегося государственного деятеля, считает, что визит послужит делу мира и стабилизации в этом районе Африки. И далее петитом была выделена ремарка редакции:

«Не является ли заявление русского консула свидетельством того, что настроения Советского Союза в отношении к нашему региону меняются? Может быть, в Советском Союзе наконец, поняли, что стабильность политики нашей республики, основанная на незыблемых принципах традиционной демократии, более надежна для интересов великой державы в Африке, нежели новоявленные, так называемые народные режимы, ведущие к хаосу, разрухе и беззаконию…»

Куда уж откровеннее — намек в адрес Асибии! Режим Кенума Абеоти в прозападном Куагоне всегда воспринимали с недоверием, более того, со скрытой враждебностью, считая его дурным примером для рядовых граждан других африканских стран, прежде всего для самого Куагона. Дела в Асибии публично не критиковали, но в куагонской печати искали любой повод, чтобы уколоть соседа, и побольнее.

— Ну? — посол поднял одну бровь и пожевал губами. — Что скажете? А?

Антонов бессильно развел руками, не зная, с чего начать объяснение, но Кузовкин не дал ему раскрыть рта, предостерегающе поднял руку:

— Я сперва скажу! Знаете, кто прислал мне эту газету? Собственнолично Гардинер, заместитель комиссара индел. В министерском конверте с нарочным. Без сопроводиловки! Просто с отмеченным абзацем. Я ему позвонил по телефону. А он мне следующее: «Мы это расцениваем как недоразумение. Или, может быть, теперь у вас другая точка зрения, товарищ посол?» Так и сказал! Что ж, мне пришлось высказывать заместителю комиссара точку зрения советского посольства на эту публикацию. Советское посольство считает ее провокационной. А вы, товарищ Антонов, как считаете?