Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Вот оно, российское всепрощение!

— Мне поручиться за этого идиота! — возмутился Смолин. — Этого еще не хватало!

— Понимаете, — Чайкин вскинул брови, словно припас для Смолина решающий аргумент: — Дело в том, что сама Гаврилко ходила к старшему просить за Васю. Простила его. Со всеми потрохами. Больше того… — Чайкин с таинственным видом наклонился к Смолину. — Сообщила, что Лепетухин обещал жениться на ней. И понимаете, такая счастливая!

— Но у Лепетухина жена и ребенок!

— Сказал, что разведется.

— Ну, знаешь! — Смолин пристально, словно изучая, глянул в лицо Чайкину. — И ты всерьез хочешь, чтобы я за Лепетухина хлопотал?

— Но ведь команда просит. Коллектив! Неудобно как-то отказывать коллективу! Не принято!

— И ты что, тоже подписал?

— Подписал… — Чайкин сделал пренебрежительный жест рукой: — Подумаешь, закорючка чернилами. Что я от этого — обеднею?

Смолин почувствовал, как к его лицу прихлынула кровь.

— Нет! Не подумаешь! За эту, как ты сказал, закорючку люди порой расплачивались головой. В этой закорючке — ты сам, твоя точка зрения, мораль, ответственность перед людьми, достоинство. И если ты в самом деле поставил закорючку, то знай, что обеднел. Еще как!

Светлые глаза Чайкина расширились от изумления: он еще ни разу не видел своего патрона в роли столь непреклонного проповедника нравственности.

— Но вы же обещали! — Голос Доброхотовой задрожал от обиды. — В прошлый раз отложили. Так, может быть, сегодня?

Действительно, Смолин обещал прийти в гости к Доброхотовой, и отказываться теперь уж совсем неловко. Черт возьми, придется сидеть и вместе с Солюсом выслушивать бесконечные воспоминания хозяйки…

Оказывается, Доброхотова отмечала день рождения. И даже круглую дату — 65, а на судне никто об этом и понятия не имеет.

Стол был накрыт на четверых, но Доброхотова сообщила, что четвертого гостя ждать не будут, запоздает.

Хозяйка была само радушие. Светло-серый английского стиля костюм как бы подчеркивал значительность торжества, но, увы, делал фигуру Доброхотовой еще более громоздкой.

На столе красовалось множество всяких вкусных вещей — семга, нарезанная тоненькими ломтиками, ноздреватый швейцарский сыр, купленный, наверно, в Италии, крабы, селедочка в сладком соусе. Казалось, будто хозяйка готовилась к большому приему.

— Хотела сообразить окрошку, — поделилась Доброхотова, — да начпрод не дал даже огурцов, говорит, на счету каждый. А какая окрошка без огурцов, лука, редиски? Просто пойло.

В глазах Солюса блеснули веселые искорки.

— К слову о пойле. Хотите, расскажу одну историю?

— Конечно! — обрадовался Смолин. Слушать Солюса одно удовольствие!

— Лет пятнадцать назад я ходил на «Орионе» в Тихий океан к экватору. В нашу экспедицию были включены два француза, два американца, два японца и один австралиец. И вот однажды кок решил побаловать нас и, как вы выразились, «сообразил» окрошку. И у нас-то окрошка не всем по вкусу, а для иностранцев весьма подозрительна. А тем более такая, какую «сообразили» на «Орионе», — из того, что попалось под руку. Я с интересом наблюдал, как наши гости реагировали на неведомое им блюдо. Сидевшие за моим столом французы попробовали по пол-ложки и опасливо отодвинули тарелки. Один из них спросил меня: «Вы уверены, что кок не перепутал что-нибудь? Не из ведра ли это?» Американцы расправлялись с окрошкой бодро и решительно, как настоящие парни с Дикого Запада, которые умеют преодолевать препятствия и пострашнее. Японцы, эти известные гурманы, работали ложками неторопливо, обстоятельно, на их застывших лицах фанатически поблескивали глаза, словно они шли насмерть во славу императора. Австралиец отнесся к чужеземному пойлу под названием «окрошка» так, как относились к своей арестантской еде его предки, сосланные в Австралию каторжане, — с унылым терпением и покорностью…

— Нечто похожее произошло у нас в Тихом океане, — подхватила Доброхотова, воспользовавшись моментом, чтобы завладеть застольной беседой. — Помню, в Коралловом море, недалеко от Новой Каледонии…

Солюс и Смолин помалкивали, заранее подготовившись к роли терпеливых слушателей. Монолог был на час.

Наконец Доброхотова спохватилась, что все время говорит только сама. Пытливо взглянула на гостей, и в лице ее промелькнуло виноватое выражение.

— Простите! Заболталась совсем. Порой так хочется кому-то высказать все, что накопилось. А некому…

Все помолчали. Доброхотова позволила себе выпить рюмочку водки, лицо ее размякло, на лбу проступили капельки пота, будто она только что вышла из парной. Наклонилась к Солюсу:

— Попробуйте, пожалуйста, Орест Викентьевич! Вот рыбка хорошая, семга… — Она усмехнулась. — Такая в океане не водится, и новое имя ей не нужно придумывать, семга есть семга.

— Спасибо! Спасибо! Я уже попробовал…

— Скажите, пожалуйста, Орест Викентьевич, а вот вы лично зачем, так сказать, по какой надобности отправились в этакий длинный и сложный рейс? Простите, в ваши-то годы!

— По надобности науки, Нина Савельевна. Да и мир повидать тоже неплохо. Еще раз.

Она понимающе закивала головой, но все-таки спросила:

— Это так важно?

— Конечно! Разве повидать мир не важно?

Доброхотова привычно сложила руки на животе, откинулась на спинку стула и стала похожа на деревенскую бабку, устроившуюся на завалинке под вечер посудачить с товарками. Лицо ее приняло грустно-мечтательное выражение.

— А я так много, так много видела… Но, увы, как говорят на флоте, скоро отзвучат мои последние склянки. Жизнь позади!

Солюс нетерпеливым движением руки отверг ее слова:

— Не говорите такое, мадам! По сравнению со мной вы, Нина Савельевна, сама юность. Какие там склянки! У вас впереди еще столько счастливых открытий!

Она мелко рассмеялась, будто девочка, впервые услышавшая взрослый, еще непривычный ей комплимент.

— Счастливых, говорите? Ха! Ха! — и вдруг потускнела лицом, бросила долгий задумчивый взгляд на Солюса. — А в чем оно, счастье?

Солюс улыбнулся:

— Школьный вопрос. Недавно, кажется у Грэма Грина, я прочитал, что описать счастье невозможно. Вот о несчастье рассказать легко, мол, был несчастлив потому-то и потому-то. А как сказать, почему был счастлив? Просто был, и все!

— Как легко! — недоверчиво сказала Доброхотова. — Был — и все!

— Счастье, как говорят моряки, подобно островам, — заметил Смолин. — Островам в океане, которые выплывают ранним утром на заре в золотистой дымке там, где их никто никогда раньше не видел, а потом исчезают за горизонтом, и уже навсегда.

— Очень верно! — поддержал Солюс. — Почему-то люди в самом деле представление о счастье часто связывают именно с появлением на горизонте неведомых, неоткрытых островов — о них мечтали Дефо, Стивенсон, Александр Грин, Хемингуэй, Ван Гог, Обручев, Маяковский…