Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Доброхотова всплеснула руками:

— Господи! А я столько видела в своей жизни островов — именно в океане, и именно на горизонте, и именно в золотой дымке. Ну и что? Что?!

Солюс в ответ лишь пожал плечами.

— Столько счастливых островов! А где оно, счастье? — Давнее затаенное отчаянье прозвучало в ее голосе. — Вы упомянули о Маяковском. Кажется, это у него? «Так и жизнь пройдет, как прошли Азорские острова». У него?

— У него, — подтвердил Смолин.

— А вы знаете, за свои рейсы я десять раз проходила мимо Азорских островов. И вот она — жизнь! Прошла…

За столом воцарилось молчание. Доброхотова вдруг бросила ожидающий взгляд на телефонный аппарат, стоящий на письменном столе.

— Вот негодница! Даже не позвонит!

— Кто? — поинтересовался Смолин.

— Гостья моя… Герта Авдеева, наш магнитолог. Обещала прийти, да, видно, с вахты не отпустили. Людей у них не хватает…

Доброхотова задумчиво разглаживала на столе ладонью бумажную салфетку.

— Хороший она человек, — продолжала негромко. — Хотя мне в дочки годится, мы с ней здесь, на «Онеге», подружились…

Притихла, подняла на гостей сухие строгие глаза:

— Вот сейчас только и говорят, что об угрозе третьей мировой… А ведь для нее, Герты, третья вроде бы уже началась. Она среди первых вдов этой самой третьей…

Сложила салфетку, отодвинула в сторону.

— Мы с Гертой одной веревочкой повязаны. Я своего Петю еще в Отечественной потеряла, она своего — год назад. Тоже на мине. Только на этот раз на американской…

Возвращаясь в свою каюту, Смолин зашел к Мосину.

— Доброхотовой исполнилось шестьдесят пять! — сказал он. — А почему бы нам не выпустить еще одну «молнию»?

В каюте у Золотцева шло обсуждение предстоящей работы с американскими кораблями науки. Пригласили тех, кто имел непосредственное отношение к предстоящему эксперименту. Неожиданно пришел капитан, который в последние дни из каюты не выходил. Лицо у Бунича было желтым, осунувшимся, глаза ввалились и взирали из-под надбровий хмуро и неподступно, словно капитан опасался, как бы кто-то не вздумал поинтересоваться его здоровьем.

Детально обсуждалось, когда встретятся суда, с каких координат начнут работу и с чего именно начнут. Доктор Клифф Марч подтвердил, что со стороны американцев все о’кэй. «Маринер» уже в море, идет к намеченному полигону. «Ричард Бэрд» выйдет позже.

После него Кулагин сообщил, что по завершении эксперимента судно направится в Норфолк, будет там стоять пять дней, предварительная договоренность по поводу захода с американскими властями уже имеется. На берегу готовят для экспедиции научные контакты и экскурсии.

Сообщение Кулагина вызвало радостное оживление. Еще бы, заход в Америку! В последние годы в Америку наши научные суда не пускают, и вдруг — исключение. Не к потеплению ли?

Смолин подумал, что глядеть ему придется на Америку меньше, чем остальным. Он намеревался поехать в Норфолкский геологический институт, прежде всего в его библиотеку, посмотреть, что издано за последние два-три года по теории тектоники литосферных плит. Американцы преуспели немало, хотя Смолин считает, что наша интерпретация проблемы более решительна и смела и будет удачей, если доведется в Норфолке потолковать с кем-нибудь из ученых, специалистов в этой области. К тому же им с Чайкиным предстоит забрать в Норфолке долгожданный титановый конденсатор, проверить на месте, подойдет ли он.

Оживление, вызванное сообщением о стоянке в Норфолке, притушил Чуваев. Неожиданно для всех он высказал сомнение: не много ли пять дней на Норфолк, не выкроить ли пару деньков на другие предстоящие, не менее значительные, — он подчеркнул эти слова интонацией — эксперименты. Лично он не видит особого смысла в намеченных встречах в Норфолке, считает, что ничего путного в научных контактах за пять дней не будет. Все выльется в обычный туристский наскок, поразевают рты на заморские чудеса — и только. А пользы никакой во всех отношениях.

В ответ на его выступление негодующе зашумели, и даже Золотцев вынужден был мягко напомнить Чуваеву: пятидневный заход заранее утвержден в плане, санкционирован «наверху», а раз так — пересматривать не имеем права.

Все вздохнули с облегчением: кому не охота взглянуть на Америку? Великая, богатая, могущественная, неистовая, воинствующая, главный и наиболее непреклонный наш оппонент во вселенском споре, по какой правде человечеству жить… Присутствует она в нашей жизни каждодневно и густо: солью разъедает наш взгляд в газетных столбцах, плетью хлещет по барабанным перепонкам выброшенное динамиками ее имя: США, США, США!!! Она в наших каждодневных разговорах, спорах, сомнениях, в наших страхах. А какова на самом деле? Какова не понаслышке, а воочию? Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Спор с Америкой — не только государственная забота, от которой ты, рядовой, вроде бы в сторонке. Он касается тебя непосредственно, от него прямиком зависит твое благополучие, твоя каждодневность — в конечном счете не только настоящее, но и твое будущее: быть или не быть?

А коли Америка — оппонент не только такого вроде бы отвлеченного понятия, как государство, но и твой личный, каждый хочет оказаться с ней с глазу на глаз, вглядеться в ее лицо, сделать собственный вывод, что от этого лица можно ему ожидать.

Совещание подходило к концу, Золотцев уже подводил итог в заключительном слове, когда на его столе зазвонил телефон. Начальник экспедиции взглянул на телефон с упреком, он не любил, чтобы его перебивали, и трубку не снял. Однако телефон не унимался — звонил и звонил, казалось, вот-вот от нетерпения подпрыгнет на столе.

Наконец Золотцев не выдержал, потянулся к трубке. Вызывали Кулагина.

Выслушав кого-то, Кулагин наклонился к капитану, что-то быстро ему сказал, и в следующий момент, ничего никому не объясняя, оба вышли. Лицо Золотцева потускнело. Было ясно: на судне что-то произошло. Подтверждая это, в каюте погасли плафоны, и тут же вспыхнула одинокая лампочка над дверью — аварийное освещение.

Над головами людей стыла странная тишина, и в этой тишине было нечто новое, необычное, угрожающее. И вдруг Смолин понял — не дрожала под ногами палуба, не было привычного стука машины где-то в самых глубинах судна. Они услышали, как мимо двери каюты протопали чьи-то торопливые шаги — бежали, должно быть, с мостика. Одинокая лампочка у двери, тусклая и слабая, напоминала о больничной тоске и сиротстве.

— Ну и сколько это будет продолжаться? — спросил неизвестно кого Золотцев и постучал костяшками пальцев по столу, словно призывал неведомых нарушителей к порядку.

Они подождали еще несколько минут в тревожном молчании.