Леонид Почивалов - Двое в океане [Хроника одного рейса]

Томсон отдал коробку подошедшему матросу и протянул Золотцеву маленькую сухую руку:

— Будем считать, что все же это не самое последнее слово ученых. Спасибо!

— Наверное, ученым есть еще что сказать, — в тон ему ответил Золотцев и тоже поблагодарил: — Спасибо!

Томсон подошел к Солюсу.

— А вдруг встретимся и мы с вами, академик? А? Почему бы нет?

— Всякое бывает… — пожал плечами Солюс. — Хотя вряд ли. Возраст!

Томсон кивнул.

— Вы правы, у нас с вами, коллега, все, все уже позади! Увы! — задумчиво провел рукой по подбородку, показал глазами на собравшихся на палубе. — А вот как у них? Есть ли у них что-то впереди?

— Будем надеяться, — проговорил Солюс. — Другого нам с вами не осталось — только надеяться. Хотя дела не столь уж веселые…

Он отстраненно взглянул куда-то за борт в океанскую даль, потом медленно перевел взгляд на американца.

— Думается, все это потому, что мы с вами, коллега, что-то упустили. Что-то очень важное…

Американец кивнул:

— Вот! Вот! В этом я тоже убежден. В чем-то мы сработали не так, как стоило бы. И им, этим парням, теперь придется немало поправлять. За нас. За наш недосмотр.

— Трудно поправить. Трудно, но можно…

— Можно! Еще можно!

— Значит…

— Значит, не будем вешать наши старые носы!

— Не будем!

И два старика шагнули друг к другу с протянутыми руками и улыбнулись неяркими угасающими улыбками.

Потом Томсон поочередно пожал руку каждому пришедшему на проводы и каждому говорил по-русски:

— Спасибо!

— Спасибо! — говорили ему в ответ.

Клифф Марч и Клод Матье тоже попрощались с каждым за руку. Смолин был для Клиффа предпоследним.

— Мне будет тебя не хватать, Кост! — Под его усами медленно проступила слабая улыбка. — К тому же ты мне так и не объяснил, что это за штука «условные обозначения».

Смолин рассмеялся:

— Это, Клифф, так просто не объяснишь. На это время нужно. — Он показал взглядом на трепещущие на мачте полотнища флажковой азбуки. — Вот тоже «условные обозначения». Условно приветствуем друг друга! В нашей жизни немало условного.

— Ты прав. Немало. И к сожалению, многих условностей надо придерживаться.

— Иначе расшибешь лоб, — кивнул Смолин. — Ну, что ж, если хочешь, чтобы я тебе растолковал значение этой русской фразы во всех ее оттенках, нам придется, Клифф, встретиться еще раз.

Марч хлопнул Смолина по плечу.

— Кто тебе сказал, Кост, что я против?

Последней, к кому подошел Марч, была Алина Азан. Она стояла в сторонке от всех, словно стеснялась в эти минуты расставания быть на виду. Клифф протянул ей руку и неожиданно для присутствующих сказал по-русски:

— Сейчас есть очен плёхой минут, Элин. Очен плохой минут!

Алина вдруг порывисто подалась вперед и ткнулась лицом туда, где под бородой должна быть его щека. Одной рукой он слегка прижал женщину к себе и тут же отступил, словно испугался собственной вольности. При этом из-за уха выпал прятавшийся в волосах карандаш, покатился по доскам и скрылся в щели. Кто-то бросился его поднимать, но Клифф протестующе поднял руку:

— Не надо! Пускай останется пока здесь! Я за ним еще вернусь!

Все рассмеялись, а он, прощально кивнув провожающим, резко повернулся и решительно направился к трапу, словно этой решительностью пресекал в самом себе всякие расслабления чувств.

Алина Азан подошла к капитану:

— Можно, я провожу их на катере до корабля?

Лицо капитана было непроницаемым. Между плотно сомкнутых губ вдруг образовалась щель:

— Ни к чему!

Когда отбывавшие уже прыгнули в катер и Руднев готовился отдать швартовый конец, на кормовой палубе появилась буфетчица Клава. Она держала в руках трехлитровую банку, закрытую пластмассовой крышкой. В банке плескалось нечто янтарно-желтое, густое и, наверное, горячее — снизу Клава поддерживала банку полотенцем.

— Подождите! — крикнула она, подбегая к борту и поднимая банку над головой. — Подождите! Вы забыли сегодняшние порции борща. Только что сварили. Вот, берите! Ваше законное довольствие!

Кто-то подхватил банку, передал другому, тот третьему, и вот она уже на катере в руках Руднева. Тот осторожно, с шутливой торжественностью, как нечто особо ценное, поставил ее на дно катера:

— Ну, теперь американский народ с голоду не пропадет! — Он бросил буксирный конец в распахнутый проем лацпорта, крикнул стоящим на палубе: — Ребята, в случае чего выручайте! Вдруг империалисты возьмут в плен. Конфронтация ведь, чтоб ей!.. Сопротивляться придется.

— Выручим! — отозвались с палубы. — Но если в ответ на борщ предложат виски, не сопротивляйся! Несмотря на конфронтацию.

— Лучше пива! — со вздохом уточнил Руднев.

Остро рассекая волны, катер стремительно пошел к тяжело застывшей в море стальной глыбе сторожевика. Все молча смотрели, как он уменьшался в размерах, пока не превратился в еле различимую в волнах точку.

— Вот и все! — вздохнул кто-то за спиной Смолина.

Он обернулся, это была Ирина.

— Алину жалко… — пробормотала она.

Через час катер вернулся, был поднят на борт, захлопнули распахнутый зев лацпорта, капитан и старпом ушли на мостик.

— Внимание! Даем ход!

У носа сторожевика снова обозначилось белое крыло вспененной воды, все больше вырастало и выпрямлялось — сторожевик тоже давал ход.

— Не меньше двадцати пяти узлов чешет… — определил кто-то с восхищением.

Сторожевик стал разворачиваться, сжиматься в размерах, его серый стальной борт напоследок тускло блеснул на солнце, на передний план все больше выходила низкая корма с хищно торчащей на ней трехствольной ракетной установкой, дымовая труба сторожевика пыхнула в небо нефтяной копотью, и в копоти тут же померк трепещущий под ветром пестрый язычок корабельного флага.

— И… и… и… и… и… ии!.. — вдруг вскрикнул сторожевик неожиданно мальчишеским хлипким, несолидным для грозного военного судна тенорком. И повторил свой долгий крик еще дважды — прощался. Не по ранжиру, первым.

«Онега» минуту молчала, словно все еще вслушивалась в уходящее к горизонту эхо чужого корабельного крика, потом, набрав полные легкие воздуха, солидно, басовито, с львиным перекатом низких нот послала вдогонку уходящему сторожевику:

— У… ууу… ууу… уууу!!

И тоже вновь и вновь повторила свой клич, как требует морская вежливость при расставании, и что-то печальное и усталое было в ее постепенно затухающем голосе.

На мостике заработал рейдовый передатчик.

— Хэлло, рашн! Хэлло, «Онега»! — густо пробасили со сторожевика. — Счастливого пути! Здесь профессор Томсон. Роджер!

И вслед за этим раздался как всегда неторопливый, простуженно хрипловатый голос Томсона:

— Хэлло! «Онега», слышишь меня? Это говорю я, профессор Томсон, капитан первого ранга в отставке военно-морского флота Соединенных Штатов. Здесь на мостике наши парни дали мне этот микрофон. Хорошие парни! Такие же, как вы. Это мой последний рейс в море. Я, старый человек, переживший великую войну, говорю и вам на «Онеге», и вот им, стоящим сейчас рядом со мной на мостике военного корабля, говорю: парни, не потеряйте головы! Надеюсь на вас. Вы слышите меня? Надеюсь на всех вас…