Владимир Попов - И это называется будни

Лагутина встряхнула коврик, перенесла его на другое место, подальше от деревьев — авось солнце еще расщедрится и разольет свое тепло. С удовольствием растянулась на спине, закрыла глаза и попыталась прислушаться к тому, что происходило в ней. Ее отношение к Збандуту приобрело странную, беспокойную окраску. Чем больше она узнавала его, тем ощутимее повышался интерес к нему, тем больше занимал он ее воображение. И сами встречи, редкие, случайные встречи в служебной обстановке, казались ей наполненными каким-то тайным смыслом. Пока даже в своем воображении она не переступала порога дозволенного и никаких острых эмоций не испытывала. Но почему, когда Збандут смял муравья на ее колене, она ощутила ожог и до сих пор это ощущение не прошло? Похоже, что и с ним происходит нечто подобное: ведь не она ищет предлога для встреч — он. А вот сегодня и вовсе без предлога. Осторожность подсказывала, что порвать эту ниточку, которая постепенно сматывалась в клубок, надо уже теперь, сразу. Но подумала о том, что таких встреч она больше не допустит, — и стало невыносимо грустно. Оставалось надеяться, что все кончится само собой. Вот-вот приедет насовсем жена Збандута, духовная копилка больше ему не понадобится, и все станет на свои места.

Поднялась, поискала глазами Збандута. Сидя на песке у самой машины, он сосредоточенно разговаривал по радиотелефону.

Вдали хорошо различались парусные яхты. Похожие на гусиный выводок, подчинившиеся прихоти ветра, они уходили все дальше и дальше.

Тени от деревьев стали густыми и длинными, протянулись до самой кромки воды. Даже «Волга» проектировалась на песке высокой башней. Дина Платоновна оглянулась на свою тень. Не человек, а чудовище. Тонкие ноги, вытянутая голова, как если бы ее пропустили через прокатные валки. А вот другая тень, такая же несуразная, только движущаяся. Обернулась. Это Збандут приближался к ней.

— Что-нибудь серьезное? — насторожилась Дина Платоновна, увидев, что он погрустнел.

— Угу. Почувствовал, что привыкаю к вам, что все чаще хочется видеть вас, и с трудом гоню мысль о том дне, когда вы скажете: «Не стоит, Валентин Саввич, потому что…» За сим последует пространное и вполне обоснованное объяснение — почему. Вы будете тысячу раз правы, но увы, от этого мне не полегчает.

— Конечно, конечно… — рассеянно подтвердила Лагутина, все еще переживая ощущения последних минут. — Но между мужчиной и женщиной, Валентин Саввич, может существовать и просто дружба.

— Разумеется. И даже с лирическим налетом, — усмехнулся Збандут. — Дина Платоновна, другом женщины можно быть лишь в том случае, если нельзя быть ее возлюбленным.

— У нас с вами как раз такая ситуация.

Наклонив голову набок, Збандут как бы говорил этим наклоном, что все видит, все понимает и не стоит обманывать себя.

— Вы уверены? — спросил все же. — И всегда ли чувства остаются в тех рамках, в которые человек пытается их заключить?

— Тогда считайте, что у нас с вами было два выезда на море. Первый и последний, — превозмогая себя, твердо произнесла Лагутина.

— Уха готова, прошу! — позвал Анатолий Назарьевич.

Смена протекала спокойно. С тех пор как появилась новая фурма, это стало привычным явлением. Прирученный конвертор вел себя идеально, как будто никогда и не бесновался.

Заканчивался пятый час работы, подходила к концу пятая продувка, когда в дистрибуторскую вошел Борис Рудаев. Подсел к Сенину, перебросился несколькими обычными для такого посещения словами, одновременно наблюдая, как рабочие, среди которых был и Юрий, готовились к выпуску плавки, и вдруг спросил:

— Женя, по всем моим расчетам получается, что твоя груша потянет еще пятнадцать тонн. А ты как полагаешь?

— Половину этого — наверняка.

— Тогда изложница не заполнится, будет недоливок. Она-то как раз и вмещает пятнадцать тонн.

— Пятнадцать, пятнадцать… — вслух прикидывал Сенин. — Если чугун с металлоломом зададим — боюсь. А вот если только жидкий чугун — пожалуй, проскочит.

— Попробуем?

У Сенина перехватило дыхание. В мартене он частенько пробовал что-нибудь неизведанное. Интерес к новаторству был присущ Жене как никому другому, он с превеликой охотой откликался на все, что предлагал Рудаев. Здесь же проклятущая работа освоения все еще связывала его по рукам, не давала возможности развернуться. Представлялся случай провести любопытный эксперимент, дать толчок для наращивания мощности конвертора. Правда, определенный риск тут, несомненно, был. Опыт — опытом, а контора считает свое без всяких скидок: столько-то годного, столько-то брака, такой-то процент выполнения. Одна испорченная плавка сразу снимает двенадцать процентов сменного плана. Тем не менее ради такого важного дела нужно рискнуть.

— Давайте! — решительно произнес он.

— Приневоливать не стану, — сказал Рудаев, истолковав паузу раздумья как неуверенность в исходе. — Могу попробовать с кем-нибудь другим. С криворожским асом, например.

Сенина как током ударило. Уступить право первого опыта другому, да еще такому заносчивому…

Он снял трубку телефона.

— Миксер? Добавьте пятнадцать тонн чугуна в следующую подачу.

Внезапность решения несколько сбила Рудаева с толку — не азарт ли взял у Сенина верх над рассудительностью? Сам-то он действовал вовсе не вслепую. Теплотехнический расчет, законченный накануне, подтверждал возможность такой перегрузки, но он знал, что если на расчет можно ориентироваться, то не всегда стоит на него полагаться. А впасть в ошибку ему никак нельзя хотя бы потому, что он главный сталеплавильщик, лицо не имеющее права поступать опрометчиво. Кроме того, неловко подводить рабочих — они будут расплачиваться за неудачную плавку и своим карманом, и показателями. Да и отец воспримет такой ляп как подрыв престижа всей семьи. «Кстати, почему его нет? Не заболел ли? Тьфу ты ну ты, сам же посоветовал походить по разным сменам, приглядеться, как работают другие дистрибуторщики».

— У отца сдвиги есть? — спросил Рудаев.

— Заметные. Сколько знаю его, Борис Серафимович, не перестаю удивляться. Так все впитывает в себя, словно запасается на вторую жизнь. Для молодого было бы закономерно — первые шаги. А он…

— У молодых, Женя, добросовестность как раз не очень развита. Она приходит позже и по-разному. Одними начинает двигать самолюбие — почему собрат опережает тебя, у других появляется ответственность за семью, которая волей-неволей требует надежного положения и приличного, стабильного заработка. А вот врожденная добросовестность встречается, к сожалению, редко. Как правило, она — результат воспитания, а нынче многие родители склонны воспитывать так: мы вкалывали, так ты, сынок, смотри не перетрудись, не надорвись. А то и ловчи по возможности. Что можешь сказать насчет Юрия? Он ведь постоянно у тебя на глазах.