Владимир Попов - И это называется будни

— Сейчас как никогда остро стоит вопрос качества, Борис Серафимович. Не забывайте, что мы делаем лист для газовых магистралей и автомашин, о качестве надо думать прежде всего. К тому же конверторный только-только вошел в ритм, закрепите этот ритм, приучите к нему людей. И не уподобляйтесь козленку, который, не успев вылупиться, уже мекекает и пробует прыгать. Что касается Сенина… Не можете вы — я сам объявлю ему выговор.

— За что? С какой формулировкой?

— За нарушение технологической инструкции. Там ясно указано: вес садки — сто тонн.

— Но при чем тут он, если я распорядился? Я!

И тут Рудаев разгадал, какой хитроумный ход задумал Гребенщиков. Нет лучшего способа дискредитировать руководителя, чем наказать за выполнение его распоряжения подчиненного.

Гребенщиков, однако, и не делал тайны из своего помысла.

— Я хочу обезопасить людей от ваших завихрений, — пояснил он.

— Но взыскание Сенину — это же нелепость. Вынесите его мне.

— Нелепо только то, что нецелесообразно, — сухо сказал Гребенщиков и добавил уже с явной издевкой: — Желаю спокойной ночи.

Хорошее настроение у Рудаева пропало бесследно. Засунув руки в карманы брюк, он покружил по комнате, посмотрел в окно, но в ночной темноте ничего не увидел кроме редких огней да редких прохожих, когда они попадали в зону света от уличного фонаря. В конце концов, собравшись с мыслями, стал искать выход из создавшегося положения. Гребенщиков запретил перегружать конвертор. Но запретил по телефону. А пусть попробует сделать это в документе. Наверняка не рискнет, чтобы впоследствии не обернулось против него самого. Следовательно, простейший выход таков: надо составить план исследовательской работы, включить в него все, что задумал, и представить, как положено, главному инженеру на утверждение. Вычеркнет какую-либо тему — можно апеллировать к директору.

С плохим настроением пришла и усталость. Потоптался у постели — захотелось вытянуться и заснуть, но он превозмог это желание. Сел к столу, включил лампу.

Однако дело не пошло — мысль о том, как оградить Сенина от взыскания, не давала ему сосредоточиться. Решил позвонить Збандуту, рассказать обо всем, включая и разговор с Гребенщиковым.

— Выходит, с такой перегрузкой можно работать, — ухватился Збандут прежде всего за наиболее важную для него часть сообщения. — Это очень радостно. Перед нами уже открываются некоторые перспективы. А насчет того, что в систему вводить рановато, здесь Гребенщиков прав. И насчет партизанских методов, как было сегодня, прав. Действуйте по всем правилам науки. Только и в долгий ящик не откладывайте. Что касается Сенина, о нем не беспокойтесь. Взыскания я не допущу. Кстати, вы знаете сколько сейчас времени? Половина первого.

— Это что, упрек за поздний звонок?

— Напоминание, что пора бы и ко сну.

— А вам?

— Я сам себе хозяин. Мне ни о сне, ни об отдыхе напомнить некому.

Комиссии повалили на завод косяком. Республиканское министерство, союзное, обком КПУ, облпрофсовет, Комитет народного контроля — все прислали своих представителей.

Лагутина с напряжением следила за тем, как развертываются события.

Збандут в работу комиссий не вмешивался, ничему не препятствовал, ничему не содействовал, не прибегал к уловкам. В общем предоставил полную свободу действий. Казалось бы, что в этом плохого? Но позиция невмешательства как раз огорчала Лагутину. Почему-то подумалось, что Збандуту совершенно безразлично, кто понесет наказание за аварию и кто выплывет из этого водоворота — действительно виноватый Шевляков или без вины виноватый Калинкин.

Попытка выяснить ситуацию у Збандута ничего не дала.

— Дина Платоновна, вы пишете историю завода, а не создаете ее и, пожалуйста, не отвлекайтесь на другие вопросы, — сказал он с плохо скрытым раздражением.

Эта грубая реплика была так неожиданна, так не соответствовала характеру их отношений, что Лагутина даже не нашлась что ответить. Поднялась и пошла прочь. У двери обернулась, рассчитывая, что Збандут смягчит свою резкость хотя бы улыбкой извинения, но натолкнулась на безразличный, даже враждебный взгляд.

Размышляя потом об этом коротком холодном разговоре, Дина Платоновна пришла к еще более грустному выводу: Збандут, очевидно, преследует соображения чисто утилитарные, не имеющие ничего общего со справедливостью, — заводу легче потерять газовщика, чем начальника доменного цеха, тем более такого опытного. Вот почему и статью он запретил ей писать.

Создалось такое положение: о причине аварии знали три человека, не считая ее и Рудаева. Но Рудаев вмешиваться не может, он — заинтересованная сторона, те трое правды не скажут. Стало быть, сказать ее должна она. Но как и где? Явиться в комиссию и настоять, чтобы ее выслушали? Была бы она, как раньше, работником газеты, это могло бы подействовать. А сейчас она кто? Историограф? Звучит почти как архивариус. Не примут во внимание, а то еще и высмеют. «Вы пишете историю завода, а не создаете ее». Надо же было отмочить такое! И почему он так гадко повел себя с ней? Когда у самого на душе муторно, ищет в ней поддержку, а когда ей захотелось разрешить сомнения, отогнал, как назойливую муху, ни с чем не посчитавшись.

В комнату вошла женщина, дородная, хорошо одетая. Но не на это обратила внимание Дина Платоновна. Замечательные были у нее глаза. Голубые, ясные и какие-то по-особому зоркие. Такие встречаются у пограничников или у людей, подвергавшихся опасности и привыкших быть начеку.

Стала рассказывать о себе. Во время войны — участница подпольной группы. Поездов под откос не пускала, складов не взрывала, но черновую работу вела с первого до последнего дня. Распространяла листовки, передавала разведданные резиденту, прятала у себя оружие, помогала устраивать побеги военнопленным, выходила двух детей комиссара Красной Армии. Многие такие, как она, получили партизанские удостоверения, а ее обходят. Не подскажет ли Дина Платоновна, как ей действовать, чтобы усовестить местных главковерхов?

Она была взволнованна и многословна, как всякий обиженный, долго и безуспешно добивающийся справедливости.

— Пока таких удостоверений у нас не выдавали, я ни на что не претендовала, — ответила женщина на не заданный, но напрашивавшийся вопрос — А когда подзуживать все вокруг стали — чего сидишь, чего молчишь, чем ты хуже? — пошла по мукам. И за себя, и попутно за других таких же непризнанных. Закрутила эту веревочку, а конца не видать… Уже из сил выбилась. Куда ни обращусь — везде сочувствуют, а чтоб помочь…

Женщина извлекла из сумки газеты, письма, справки, характеристики, фотографии.

Заставить себя копаться в документах, когда мысли были заняты другим и внутри все кипело, Дина Платоновна не смогла. Попросила либо зайти через несколько дней, либо оставить документы, чтобы разобраться с ними на свободе и обдумать, что предпринять в дальнейшем.