Владислав Титов - Проходчики. Всем смертям назло...

— Я буду звонить главному инженеру!

— Звони. Это по адресу.

— Я доложу Егору Петровичу!

— Гайворонский… Послушай, Гайворонский! Ты недопонимаешь…

— Я звоню Клокову.

Телефон, как голодный волк, клацнул зажимами. Вадим повернулся, чтобы идти в забой, но остановился и прислушался. Навстречу шел Виктор. Молча подошел к телефону, вытянул трубку.

— Диспетчера мне. Максим? Говорит Тропинин с Первого запада. Нам не доставили рельсы. Не подскажешь, где они сейчас находятся? Ясно. Понятно. Спасибо.

Витька повернулся к Вадиму.

— Коза с рельсами стоит на плитах, у бремсберга. Айда!

— Мы не успеем обурить забой.

— Толку мало, если и успеем.

— Семаков где? — заупрямился Вадим. — Это его дело.

— Может, поищешь? Вадик, не тяни резину. Мы бездарно теряем время.

Они бежали по темным лабиринтам горных выработок, чертыхаясь и кляня тех, кто по долгу службы обязан был обеспечить их всеми необходимыми материалами. Но так уж повелось, что обязательно а чем-нибудь забудут, упустят из виду мелочь, а от нее по цепной реакции пойдут неувязки и разнобой, которые в конечном счете приведут к срыву графика проходки.

Случалось это постоянно. Ребята не хотели мириться с таким положением дел, но радикальных средств для искоренения недостатков в сложном хозяйстве шахты пока не находили. Слишком много звеньев тесно переплеталось между собой. Постоянно хромала дисциплина, не хватало знающих дело шахтеров, заедала текучесть кадров, когда люди метались с одного участка на другой, с шахты на шахту, в поисках заработка покрупней, и пойди отрегулируй все это, если один месяц лава качает уголь, как прорва, потом наткнется на сброс пласта или иное геологическое нарушение и забуксует, затопчется на месте, оборвется угольный поток, лопнет план, упадут заработки, и, если это надолго, попробуй удержать на участке любителей жирных получек.

Очень непростое это занятие — качать на-гора уголь. На поверхности матушки-Земли дождь научились заменять орошением, а в каменном чреве ее законы суровы, сладить с ними человеку иной раз бывает не под силу.

Хочется, ох, как хочется молодым парням мнить себя богатырями. Землю держать на своих крепких плечах!

Как-то прошлой осенью друзья возвращались с шахты домой.

«Вить, давай женимся, а? Чай друг к дружке будем ходить пить. Детей нянчить».

«Кого же ты порекомендуешь в жены?»

«Зачем рекомендовать! Поедем в город, выберем самых красивых…»

«А если не пойдут?»

«Как так — не пойдут! Женщин-то больше мужчин. Женихи нарасхват».

«Дите ты, Вадик!»

«А ты корова стельная!»

Потом они тихо лежали рядом, раскинув руки среди степи, над ними в замутненной осенней голубизне проплывали пушистые облака, и отчего-то светло и радостно было наблюдать, как парят они над поселком, ставком, уходят за копер в белесую даль донецкой степи, к столпившейся гряде синих терриконов.

Витька закрывал глаза, и тогда ему казалось, что облака, и небо, и солнце столпились в кучу, застыли, а он вместе с землей, с шахтой, с терриконом, покачиваясь, начинает медленно вращаться. Он быстро открывал глаза и, погружаясь в бездонную синеву, сладко замирал от этого размеренного колыбельного покачивания.

«Вадик, слышишь, как гудит Земля?»

«Порожняк на Первом западе гоняют».

«Да нет. Под нами как раз квершлаг. Наш штрек вон там, за ставком».

«Ха, чудак! Разве через семьсот метров что услышишь?!»

«Нет, ты прислушайся. Прислонись ухом к земле. Плотнее, плотнее, — убеждал Виктор. — Она не то что гудит, а вздрагивает. Черт подери! Неужели есть профессия интереснее нашей?»

«Есть! — подчеркнуто убежденно ответил Вадим. — Вон туда бы забраться! — он протянул руку к небу. — Орел, Орел, я — Беркут! Слушай меня, планета Земля! Космос! Звучит, а?!» Счастливый человек Юра Гагарин.

«Слушай, Вадька! Да куда бы они без нас, шахтеров? — Виктор сел. — Что там особенного? Ну, пустота, ну, невесомость, океаны, материки, шарик наш голубой… Интересно, конечно. Но на все это раз посмотреть и хватит».

«Не-е-т… — протянул Вадим. — Белоснежный лайнер, по бокам истребители, красная дорожка и… строевым, раз, раз, раз!.. Товарищи начальники! Задание Родины с честью выполнил! Готов… Нет, что ни говори…» — Он вздохнул.

«Один разок я бы, конечно, слетал, — согласился Витька. — Но это только один разок, всю жизнь-то в космосе не пробудешь. А шахта — это на всю жизнь. Один раз выбрали и — навсегда. Тихо, незаметно… Вот прислушаешься, как нутро Земли гудит… Знаешь, Вадька, я себя таким богатырем чувствую! Вот так, протяну руки к небу и подопру его, и держать могу, если надо».

«А тут кино, телевидение… — мечтательно продолжал Вадим. — Красивые девчонки руками машут…»

«Вадик, но это же короткий миг, эпизод. А у меня каждый день, когда на-гора выезжаю, дух от радости захватывает. Вот сейчас, еще миг — и я вырвусь из недр на поверхность, к своему солнышку, оно брызнет лучами, обогреет меня, обласкает, а завтра опять забой, вековой мрак, камни крепче металла, а мы вгрызаемся в них, крушим и всё вперед, вперед! Так кто сильней? Нет, все человечество пошло от шахтеров. Это они добыли уголь и запалили им солнце».

«Шахтером может каждый стать, а вот космонавтом…» — усомнился Вадим.

«Как это каждый? — Виктор повысил голос, нахмурил лоб. — Как это каждый! Ну-ка вспомни, сколько гавриков сбежало с нашей шахты только в этом году? А ну, посчитай!»

«Так то ханурики. Разве то шахтеры! Настоящий шахтер эту судьбу один раз в жизни выбирает. Коль подошла, то навсегда».

«Вот, вот! — обрадовался Витька. — Значит, не каждый?»

Донбасское лето уже угасло, и только кое-где, среди серой пожухлой травы, в горбатых перекатах степи, виднелись островки ярко-желтых кустов, а от ставка, наискосок к школе, багряными пятнами тянулась поредевшая от листопада лесополоса. Воздух был чист и вдали за терриконом чуть-чуть дрожал зыбким маревом, напоминая зной укатившего лета. В будыльях засохшего бурьяна путалась паутина и искрилась на солнце серебряными нитями, словно луч света в свежих изломах антрацита.

Птиц не было, они недавно улетели, и удивительно было слушать, проходя по степи, от шахты к поселку, поздний и оттого, наверное, звонкий треск кузнечиков. Ветер дул со стороны шахты и в полукилометре от террикона пахнул еще мокрым углем, но уже дальше, за первым поворотом дороги, прокатясь по каменным изломам и балкам, отдавал привкусом пересохшей полыни.

Небо широкой белой бороздой бесшумно распахал самолет. Вслед за первой, чуть сбоку, закучерявилась другая. Потом оба следа слились в широкое длинное облако и медленно растворились в бездонной синеве.

Друзья молча ждали, что послышится гром моторов, но небо безмолвствовало, и только прерывистый гул шахтного вентилятора плавными волнами плыл над степью, смешиваясь и приглушая редкие голоса уходящего лета.