Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Правильно! Надо кончать с местничеством! Пора научиться мыслить по-государственному!

Это все они, наши союзники, спасибо им.

— Дайте говорить оппоненту.

— Наука — это аргументы, а не эмоции!

Ишь раздухарились. Почтенные люди, профессора, доценты, а орут, как в пивной.

— Закономерен вопрос, где и как мы можем использовать этот несовершенный полуфабрикат?

И завертелось и закрутилось. И не поймешь, кто с кем. Где свои, а где чужие.

В самом конце выступил Хорятин.

Подтянутый, слегка надменный. И седая голова чуть склонена набок — дань сожалению, сочувствию нам.

— Я заканчиваю, коллеги. Идея сама по себе прекрасна, — вздохнул горестно и добавил: — Но мало ли прекрасных идей?

Шеф вернулся с заседания мрачный. В конце рабочего дня пригласил всю группу к себе на кафедру.

— Рассказывать о чем-либо не собираюсь. — Брагин посмотрел в мою сторону. Давал понять: среди вас есть еще один очевидец, он и расскажет, нахмурился: — Время восторгов мимолетно. Впереди будни — крепитесь. А теперь по домам. Отключиться, расслабиться. Всем расслабиться. И спать, спать.

Жребий брошен. Третейским судьей должен стать главк.

Телефонный звонок застал меня в ванной. Думал, показалось. Кому я мог понадобиться в столь позднее время? Прислушался. Нет, точно — телефон. Запахнулся в халат и, подхватывая зябнущие ноги, не пошел, а поскакал в переднюю.

— Вы, кажется, знакомы с Ливеровским? — Иван Сергеевич помолчал, и я слышу его прерывистое, тяжелое дыхание.

— Знаком.

— Тем лучше. Я не сторонник подобных методов, но… — Старику крайне неприятен этот разговор.

— Профессор, мне не надо ничего объяснять. Важен конечный результат — наша победа.

— Вот именно, вот именно. Мы все равно выиграем, — сказал он очень устало. — Жаль времени.

Я застал Ливеровского дома. Он вышел ко мне навстречу в полосатой пижаме. Чуть смутился, сказал, что не ожидал, что страшно рад. Потом мы пили пиво. Ливеровский понимающе кивал и слушал мой рассказ. Я отчего-то волновался, будто передо мной сидел не один Ливеровский, а добрая половина главка.

Виктор Ливеровский вездесущий, неунывающий. Символ времени, или, скорее, дань ему. Рационален. Учтив. Умен. Нет, не умен. Хитер и практичен.

Я торопился, а он будто не замечал этого. Дал выговориться, ни разу не перебил, не вставил ни слова.

Пристойно и зрело. Не посетитель для нас, а мы для посетителя.

В квартире ничего лишнего. Здесь ценят удобство, оберегают его. Журнальный стол, кресла — все под рукой: телефон, сигареты, мятные лепешки. Карандаши в ящике слева, бумага в ящике справа. Часы — вращающийся зеленый шар. Крутнул — время знает хозяин. Еще крутнул — время знает гость.

Руки схвачены в замок. Сильные, цепкие. Рукам свое место — они тоже слушают.

Когда я кончил, он тронул платком запотевшие виски.

— Вообще-то, я знаком с делом, — Ливеровский закурил, выпустил несколько колец дыма и стал следить, как они поднимались к потолку.

— Получилось, что битый час мы говорим впустую…

— Ну это ты зря. Одно дело — акты комиссии, другое — живое слово ученого.

Он так и сказал: «живое слово ученого».

— Ты мне льстишь. Я пришел рассказывать о нашей беде, а не давать научную консультацию. Нам нужна твоя поддержка. Впрочем, тебе наша работа тоже нужна. Это завтрашний день промышленности, иначе твой авторитет…

Ливеровский набычился. Упоминание о его личной заинтересованности было некстати, и теперь он думал, как эту реплику сгладить, притушить.

— Ах, Кирилл, ты неисправимый романтик. Люди меркантильны. Они привыкли получать зарплату сегодня. Однако хватит об этом. Я умею помнить и ценить добро. Аргументы против вас достаточно убедительны, но…

— Послушай, — перебил я его. — Ты же умный человек. Обычная мышиная возня… Не так просто отказаться от привычных догм. Разве мы что-то ставим под сомнение? Мы вскрываем колоссальный резерв, который до сих пор был недоступен из-за нашей безалаберности, шапкозакидательства. Наши оппоненты — они попросту боятся конкуренции. Ты можешь их успокоить. Первые десять — пятнадцать лет им нечего опасаться.

— Постой, — он положил мне на плечо свою жесткую волосатую руку. — Дай мне закончить мысль. Ты недооцениваешь оппонентов. Их возражения не голословны. Идея великолепна, хотя и не нова. Вы продвинулись в ее воплощении значительно дальше Чижова, Хорятина… Они тоже не мальчики. Однако об эксперименте в рамках большой промышленности говорить еще рано. И все-таки я не выскажусь против. Хотя под напором объективных обстоятельств мог бы это сделать. Ищите людей, которые готовы вас поддержать. Брагин — крупный ученый, у него должны быть единомышленники.

Он откинулся на спинку кресла, давал мне возможность насытиться его мудростью. Рука чуть коснулась, похоже на директорский жест.

— На правах старого знакомого один житейский совет. Не возражаешь?

Мне было не до житейских советов, но я смолчал.

— Чаще смотри под ноги, старче. Есть слоны, встречаются тигры, крокодилы, бывают и носороги. А в маленьких земляных норках живут вот такусенькие серые мышки. Нельзя не замечать мышек.

Каков финал, а? Я ничего не ответил, не смог. Мне еще предстояло переварить услышанное.

P. S. Анюта прислала мне письмо — спасибо. Скажи ей: «чемодан» пишется через «е», а не через «а». На следующей неделе буду у вас.

Всего наилучшего. Кирилл.

Здравствуй, Кирилл…

Прочла твое письмо и вдруг подумала: наши отношения всего-навсего неудачная копия большой жизни. Говорят оба, но каждый слушает только себя. Мы не изобретаем пороха. Мы, как вулканологи, лезем в самое нутро, все глубже, глубже. Думаем, что познаем, на самом же деле обнажаем и бередим раны, невесть кем и когда нанесенные. Кто сказал, что все истинное обязательно в глубине, куда и добраться сложно? Никто. Мы придумали сами. Ох уж эта страсть к усложнениям! Все перед тобой на вытянутой ладони. Но ты отмахиваешься, заученно твердишь: все явное — ложь, все скрытое — истина. Мы сами для себя тираны. Терзаемся недомолвками, предположениями. Один телефонный звонок, и может рухнуть все, возводимое годами.

У китайцев есть прекрасная поговорка: «Никогда не откусывай больше, чем ты можешь проглотить». И в жизни так: не узнавай больше, чем ты можешь понять. Непонятое рождает подозрение.

Сегодня заведующий учебной частью смотрел мою работу, статью в журнал «Семья и школа».

— О господи! — вздохнул дед. — В наш рациональный век преступно думать сердцем, милочка. Неужели все женщины одинаковы? Что же вы считаете в нашем деле главным?

Я пожала плечами:

— Активную доброту.

— Доброта — это абстракция. Разум, способный опровергать и доказывать. И языком факта, цифр поставить любое возражение на колени. Мы не работаем с людьми, как любят разглагольствовать наши прекраснодушные администраторы. Мы учим детей мыслить, а значит, учим их работать. Вы — преподаватель литературы, предмета гуманного и, если хотите, доброго. Федоров отказался помочь Яковцу, согласен, скверно. Но Федоров блестяще справился со своим собственным заданием. Будьте добры оценить прежде всего этот факт. Мой эмоциональный друг, учитесь беречь талант.