Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Мерзлый, но почему? Единомыслие — пустой звук, если оно не рождает единодействия. Если эта рекомендация — довершение к разладу, пусть так. Досадно, но не смертельно. А если это демонстрация собственных воззрений, то… Вот именно, то назад пути нет. Это — конец.

Обозначилось русло раздумий. И мысли безостановочно двинулись по нему.

«Побуждения могут быть сверхблагородными, — рассуждал я, — но не они суть жизни, важны поступки». Сколько раз я изрекал эту истину, сколько раз я следовал ей. Отчего же у меня нет желания присягнуть на верность еще раз?

Не получается жизнь — значит, негодны принципы. Я еще этого не сказал, но уже подумал. А еще я подумал, что мерить жизнь только поступками — значит жить в мире полуправд, ибо правда максималистов есть правда усеченная. Поставить выверенный диагноз поступку можно, лишь зная побуждения. Мерить жизнь поступками проще. Это все равно, что думать: мир состоит из двух цветов, белого и черного. Иных цветов нет, а уж полутонов тем более. Упаси нас бог от промежуточности. Наша последняя встреча — поступок. А побуждения? Мы ничего не знаем о них. Догадываться и знать — понятия разные.

Брагин появился внезапно, еще весь во власти прерванного разговора, жестикулирует, что-то бормочет себе под нос. Увидел меня, обрадованно раскинул руки и, чуть приплясывая, приподымаясь на ногах, пошел мне навстречу, примеряясь заранее, как же он станет меня обнимать, такого высокого, непропорционального.

— Явился — не запылился из-за тридевять земель, из-за тридевять морей. А мы вас ждем.

Мой рассказ о командировке дотошен, и Брагин принуждает меня к этой дотошности, вопросам нет конца. А когда я стану собираться, он заметит мое беспокойство, как-то по-свойски потреплет меня по плечу, хотя до плеча моего Брагину надо тянуться, и скажет:

— А по мне так лучшее лекарство — выговориться. Я не настроен играть в кошки-мышки, выпалил тотчас же:

— Мерзлый рекомендовал настоятельно, но почему?

— Ах это… — Брагин подбежал к столу, схватил бумагу, перечитал написанное, сморщился, словно прочел что-то неугодное, и вдруг засмеялся:

— Бес попутал, бес попутал. Меня все машинистки клянут. Тут ведь трех слов не хватает. Мерзлый настоятельно рекомендовал прислушаться к мнению Волошина. А вам выговор: нехорошо чужие письма читать.

Как видишь, труднее всего заговорить о нас с тобой. Возможно, мешает понимание, что разговор последний, не хочется спешить. Слов не так много. Их надо положить основательно. Закрылась дверь, и ощущение другой жизни стало реальным. Где-то по пятам за мной, около плыл разноголосый новогодний гул. Я опустился на ступени лестницы; удивительно, впервые за последние десять лет я не спешил.

Сквозь решетку перил я разглядывал танцующих. Все силился вспомнить, знаю ли я кого из них. Посчитал, что не знаю. Поднял воротник и пошел. Не пропустили, потребовали выкуп. Все в масках, схватили за руки, потащили в квартиру. На невесте кружевное платье. Жених грузен, годы не спрячешь. Ишь как подтяжки разъехались.

— Незнакомец в новогоднюю ночь, да еще на свадьбу. Как хотите, а сказать придется. Просим вас. Просим. Тишина!

— Простите, как вас по батюшке?

— Кирилл Сергеевич.

— Очень приятно. Кирилл Сергеевич, мы ждем. Жених щелкнул подтяжками и пьяно осел на стул.

— З-занятно… Просим!!!

Невеста вспыхнула. Я ободряюще улыбнулся ей. Плеснули что-то в рюмку. Стало совсем тихо.

— Я не волшебник, о чем сожалею искренне. — Я поклонился невесте, адресуя свой тост только ей. — Не слушайте никого, живите своей головой, своим сердцем. За вашу светлую голову, за ваши добрые сердца!

— Н… не позволю! — Жених пробует встать, его силой усаживают назад.

— Горько-о-о!! Горько-о!!

Пальто лежит сверху. Я беру его не глядя. И кажется мне, лестница не имеет конца. Опускаюсь все ниже, ниже, убывает свет и глохнут звуки. Я спускаюсь в другую жизнь.

На улице заметил, что забыл кашне. Возвращаться раздумал. Поднял воротник и решительно шагнул в неторопливый падающий снег.

На третьем этаже окна приоткрыты. И звуки свадебного марша парили в воздухе, никак не касаясь земли. Уже и не мело, и не морозило. Шел тихий, густой снег.

Так вот о побуждениях.

Я люблю тебя. Мое признание ничего не прибавит ни тебе, ни мне самому. Круг замкнулся. Наши отношения с тобой законченная глава жизни. И даже припиши мы в конце этой главы обнадеживающие слова: «Продолжение следует», мы совершим традиционную ошибку, перепутав, как делали не единожды, побуждения и поступки.

Я люблю тебя и буду любить. И все-таки я признаю правоту твоего «нет».

Ибо, как и ты, я отягощен страхом. Рухнувшее однажды всегда будет жить ожиданием разрушения повторного.

Отзвучали монологи, нет больше писем.

И нелепый вопрос: «А дальше что?» — останется без ответа. Дальше жизнь.

Они по-прежнему живут в одном городе. Наезжают к старым знакомым. Удивляются встречам и радуются им затаенно.

Если и говорят, то больше о сегодняшнем, немного о завтрашнем. О прошлом? Какой толк вспоминать прошлое?

Я их как-то видел вместе. Нет-нет… Обыкновенный деловой разговор.

— Как у тебя?

— По-прежнему…

— Ну а ты?

— Грызу науку.

Потом они прощались, длинно, как если бы смысл встречи был в этом прощании. Я смотрел на них и недоумевал, чего ради, зачем. Жизнь — это так мало. Всего-навсего несколько десятков лет…

Все когда-то начинается. А если быть откровенным, все начинается с нас с вами.

Ваш собеседник дурак, но вы ему не сказали об этом. А догадаться самому в тягость, ума не хватило. Вот и живет на земле еще один самый умный, самый неповторимый человек. Вы согрешили, вам еще аукнется. Благие порывы не зачтутся в жизнь. Ныне в большой цене благие действия.

Мир велик. Вас окружают люди. А вдруг вы человек авторитетный и вам подражают? Ах, никогда не думали об этом? Зря, ей-богу, зря. Ну, да это к слову. А по существу? Мы не вечны — истина, достойная сожаления. Нашим делам суждено долголетие, нашим идеалам тоже. А еще есть наши дети, им жить и жить. Вспоминайте об этом чаще. Да будут славны в веках вечные, нестареющие истины — честность, мужество, доброта! Во имя людей и только для них. А посему не ждите призывов, удобного момента. Действуйте, творите добро ежедневно, ежечасно, будьте мужественны. Нравственный взлет человека, его моральная зрелость не в умении изрекать сверхмудрые и чистые мысли — в его поступках. Ими исчисляется история поколения.