Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Удивительно, мы думаем об одном и том же.

— Это не жизнь, кричал ты. Плюнуть на все и уйти — твое присутствие не исключает моего одиночества. Ты слышишь — я одинок.

— Я так не говорил.

— Говорил, не спорь.

— Не спорю. Твой ответ был не более оригинален: «Можешь выкатываться, тебя никто не держит».

— Это ты придумал — я гораздо добрее.

— Мой характер был притчей во языцех. Нетерпимый, властный, жестокий, калитный. Как преподаватель литературы, ты не щадила синонимов.

— Калитный? — Она скорчила гримасу. — Изыск, я так не говорила.

— Я стервенел: «Поищи себе другого мужа…»

— Очень остроумно.

— Слова примелькались, стали нормой общения.

Она почувствовала на себе настойчивый взгляд. Поискала глазами, кто бы мог на нее так смотреть. Все захлопали, требуя повторения танца. Среди уходящих она заметила физика из их школы Ванечку Изосимова. Ей стало смешно. Значит, она не ошиблась. Ванечка наблюдал за ней.

— Кто это?

— Наш физик. Ван Ваныч Изосимов.

— Тебя что-то стесняет?

— Меня?

Она слегка запрокинула голову. Подбородок, нервные ноздри и губы припухлые, сухие.

— Ко всему привыкаешь. К словам тоже. Никто не воспринимал их как угрозу.

Он согласно наклонил голову.

— Похоже на бренчание жестяными крыльями. Как уличный шум, со временем его перестаешь замечать.

— Как уличный шум, — повторила она. — Однажды они были связаны с другой интонацией.

— Кем?

— Не помню. Притупился слух. Потом опять эта злосчастная Сибирь, сборы впопыхах.

— И телефонный разговор. Я звонил из Красноярска.

— И как всегда, среди ночи.

— Большая разница во времени. Трудно угадать.

— Слышимость была отвратной. Бездна поручений. Передай Брагину, разыщи Мерзлого. Позвони Ливеровскому. А в конце скороговоркой «целую».

— Пять минут, многого не скажешь. Но ты успела.

— Да, я успела.

— Ты очень боялась, что я не расслышу этой фразы. И тебе придется повторять еще раз.

— Да, я боялась.

— Ты несколько раз спросила, хорошо ли я слышу тебя. А я обрадованно вопил: «Слышу, очень хорошо слышу!» И тогда ты сказала: «Кирилл, я подала на развод».

Музыка оборвалась. Они стояли в некоторой растерянности, не зная, вернуться ли им к столику или ждать нового танца.

— Ты даже не ускорил своего отъезда из Братска. Явился ровно через неделю. Дерзость, вызов? — не знаю. Спокойствие, оно стоило сил, давалось с трудом. Ты держался молодцом, на четыре с плюсом.

Я думала, осознанное решение раскрепостит меня, развяжет нервный узел, мне станет легче.

Не стало. Свободные вечера, которых мне так не хватало, стали страшить меня. Любой звонок в дверь, любой телефонный звонок как бы замыкал меня в электрическую цепь, сверлил сознание, доводил до состояния нервного обморока. Оказавшись на лестничной площадке перед собственной квартирой, я попадала во власть посторонних звуков, мой слух обострялся, я могла, прислонившись к двери, угадывать каждый шорох, подозревая твой внезапный приезд.

Мне стала ненавистна цифра пять — мы жили на пятом этаже. Я пробовала утерять квартирные ключи, забыть их. Ритмичное позвякивание раздражало меня. «Придется поставить новый замок, — думала я облегченно. — Ключей от него у тебя не будет».

Все работало против тебя. Твой затянувшийся приезд, бестолковые вопросы Мерзлого и даже недоумение Брагина. Они ждали тебя неделей раньше. Шло накопление отрицания.

Ты открыл дверь своим ключом. Привычный топот у порога, визг Анюты. Ты привез кучу подарков, и ей не терпится примерить, развязать, попробовать. Обычно я выхожу тебе навстречу. Поцелуи скорее обязательные — дань ритуалу. Ребенок должен знать: мама любит папу.

Привычки, они вживаются в нас навечно. Сидеть нет сил. Я поднимаюсь, отхожу к окну. «Ну, — говоришь ты и дышишь на озябшие руки. — Как вы тут живете без меня? Лови — это тебе. Ондатровая шапка, твой размер». Все правильно, ты отменный педагог. Ребенок должен знать: папа любит маму. «Какая прелесть!» — ахает Анюта и буквально тонет в шапке. «Аннушка! — я очень волнуюсь, голос сел. — Иди поиграй. Нам надо с папой поговорить». Дочь хватает меня за колени: «Мамочка, милая, я тоже соскучилась. Давай поговорим вместе». Слава богу, ты догадался прийти мне на помощь. «Обязательно, — говоришь ты. — Только чуть позже. А сначала мама мне расскажет, как дела на работе. Я надавал ей кучу поручений. Она должна отчитаться».

Никогда не думала: на объяснение хватило несколько фраз. На каждый год совместной жизни по одной фразе.

— Думаю, что так будет лучше, — сказала я.

Ты хотел было сесть, но заметил, что я стою, передумал.

— Возможно. Дальше, чем мы были друг от друга, мы уже не станем.

— Суд Октябрьского района. Ты знаешь, где он находится?

— Нет. Я развожусь впервые.

Ты молодец, тебя хватило еще на иронию.

— Это напротив Третьяковки.

— Отличное место для суда. Искусство исцеляет душу.

— Я полагаю, мы останемся друзьями?

Руки заброшены за спину. Ты раскачиваешься на носках.

— Прекрасная идея. Надо попробовать.

— У нас дочь, с этим приходится считаться. Вот список документов, их надо иметь при себе.

Ты, не глядя, суешь листок в карман.

— Ты очень внимательна. Спасибо.

Музыка играет приглушенно. Вика требует, чтобы Кирилл нагнулся, шепчет:

— Ты сдал без боя свои позиции.

Усмешка тронула кончики губ.

— Полноте, сударыня, а нужен ли был бой?

Они возвращаются к своему столику. Он помогает ей сесть.

— Изысканные манеры, когда ты успел им научиться?

Он откинулся на спинку стула, брови дернулись, сощурились глаза.

— Таланты, как и человеческие слабости, проявляются самым неожиданным образом. — Он подпер голову рукой и с каким-то настойчивым откровением стал разглядывать ее лицо.

— Очень изменилась? Постарела? Куча морщин?

— Напротив. Время тебя щадит.

— Спасибо. Ты утешил меня.

— Можешь обрадовать Анюту. Достал немецкую мазь — сводит веснушки. Прожужжала мне уши на этот счет. Чуть что — в слезы. Достань и никаких.

— Она такая.

— Какая?

— Настырная. В отца.

— Ты осуждаешь?

— Наоборот.

— Может быть, нам… — Он прищелкивает пальцами. Жест должен дополнить фразу. — У некоторых это получается.

Она убрала волосы с лица, рука безвольно вздрогнула, повисла в воздухе.

— Но ведь есть и другие. Я боюсь, Кирилл.

Дверь банкетного зала приоткрылась, послышался смех и крики: «Горько! Горько! Горько!» Двери распахнулись, и застольное многолюдье двинулось в зал. Оркестранты поднялись. Грянул свадебный марш.

Внешне ничего не изменилось. Кирилл — руководитель группы, Мерзлый — его правая рука. И все-таки корабль дал течь. Еще не знаешь, где трещина, велика ли она. Интуитивно догадываешься — она есть. Куда подевалась раскованность? Кирилл стал замечать, что он тщательно взвешивает, обдумывает каждую фразу. А еще — что не торопится начинать разговор первым, ждет слов Мерзлого.