Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Ты помнишь суд?!

Несуразный вопрос, конечно, помнишь.

Я все время думал, что на суде мне зададут вопрос: кто же виноват? Не задали. И слава богу.

Что, собственно, произошло? Мы перестали понимать друг друга. И суд как прозрение… Нет, суд — это уже новое летосчисление. Еще ведь был сад, дача, концерты симфонической музыки. Я на них вечно засыпал. И потом этот несуразный детский дом.

Да-да, именно детский дом. И чего ради? Где-то на отшибе, в Костромской области. Туда и добраться труд великий. Я тебя не понял, не поддержал. Назвал дешевой благотворительностью. Мне следовало быть сдержаннее. Мало ли причуд? Моя жена имеет право на одну из них.

Ты не успокоилась. Взбудоражила школу. Настропалила деда. Тот ринулся к министру просвещения.

В тайне от меня околдовала Мерзлого. Ну бог с ним, с Пузанковым. Этого можно понять: увлекающийся, восторженный. Но Тема Мерзлый, мой оплот, моя надежда, поддался на авантюру. Отцы вдруг вспомнили, что они отцы. Заговорили о голодном детстве, о войне. В мужиков словно бес вселился. Научные четверги в детском доме № 17. Для этих развинченных, неблагополучных ребят лектории — научная тайна.

Да-да, именно тогда все и случилось. Я обнаружил, что не готовы некоторые узлы для нашей установки. Сам по себе факт заурядный. У нас вечно срывались сроки. Но тут был особый случай: работала натуральная заводская бригада. Я спустился в механический цех и буквально лишился дара речи. Из девяти пять человек занимались изготовлением приборов для физического кабинета. Тут же валялись чертежи. Их незачем было подписывать, почерк своих ребят я узнаю с закрытыми глазами.

Я вернулся в лабораторию. Работа не клеилась. Я как-то разом утратил привычную уверенность. Клочковатость в мыслях, разладилось настроение. Я недоумевал, почему во всей этой истории с детским домом она старалась обойти меня. Я не тщеславен, но в этот институт их привел я. Сейчас не время считаться. Я для них, они для меня. Я был уверен в себе. Им нужен был лидер. Остальное, как говорится, дело техники.

У нас не было первых, вторых, пятых ролей. Все едино — восемь первых, восемь вторых, восемь пятых. Не игра в равенство, а работа на равных. И вдруг они решили меня исключить. Они берегли мои нервы. Они желали сделать мне сюрприз. В этом несостоявшемся споре они приняли твою сторону. Безропотно, стадно, не усомнившись.

Я сказал «нет». Я запретил использовать рабочих, дефицитные материалы. И в назидание произнес целую речь. «В прошлые века в обществе было достаточно образованных людей, которые полагали, что, организуя благотворительные сборы, они тем самым лечат язвы общества, насаждают идеи равенства. Они были не способны понять социальные процессы и подняться до их осмысления. Нет уж, пусть каждый занимается своим делом».

Присутствие моих коллег не смутило тебя. «Есть высший критерий общественной полезности». Ты разволновалась и говорила убежденно. «Количество доброты, которое мы оставляем людям. Кстати, до понимания этого нужно суметь подняться. Кирилл Сергеевич не сумел. Лично мне более симпатичны образованные люди прошлого, нежели необразованные настоящего».

Наш разговор превращался в семейную сцену. Все испытывали чувство жутчайшей неловкости.

Артем предложил нас подвезти домой. Ты согласилась, я отказался.

Уже в коридоре я услышал ироничную реплику Пузанкова:

— Дело номер семнадцать. Волошин против Волошиной.

Многое передумаешь, пока наконец поймешь, выносишь такой вот ответ. Случись суд теперь, возможно, ответил бы. Кто виноват? Мы оба правы. В том и беда. Ни один из нас не сумел подняться выше понимания собственной правоты, не сделал шага навстречу, чтобы понять правоту другого.

P. S. Достал немецкую мазь — выводит веснушки. Последний раз Анюта мне говорила об этом весь вечер.

Утешал как мог…

Говорю: «Если бы я был на твоем месте…» И слушать ничего не хочет. «Тебе, — спрашивает, — веснушки нравятся?» Отвечаю: «Очень». «Ну вот, оставайся на своем месте и носи на здоровье. А мне мазь достань».

До встречи. К.

Похрустывает телефонный диск. Секунды ожидания. Аукающие гудки. Хрипловатый голос издалека: «Все по-старому, без особых перемен. Как Вика?!» Он пробует засмеяться, но смех не получается.

— А ты шутник! — сказал, будто поставил клеймо и замолчал непререкаемо.

Потом говорили снова. Но это был уже другой разговор, без нервов, без боли, какой-то самотекучий.

— Неужто так вот разом и оборвалось? Хватило одного месяца.

— Нет, — сказал он. — Ты слишком долго был в командировке. Хватило одного дня.

Его разбудил телефонный звонок. Свет в комнате потушен. Окна пришторены. Нет сил открыть глаза. Звонок повторяется еще и еще раз, и кажется ему, звук впивается, сверлит мозг. Он судорожно шарит по полу рукой, натыкается на книгу, пепельницу, нащупывает шнур и за шнур сдергивает трубку с аппарата.

— Волошин слушает.

— Кирилл Сергеевич?!

— Он! — покосился на часы, зевота буквально душит его. — Простите, не знаю вашего имени, который час?

— Двадцать часов семнадцать минут. А зовут меня Виктория Андреевна.

Сморщился, исступленно замотал головой. Проснулся разом.

— Постой, не вешай трубку. Я действительно не узнал тебя. Кончили новую работу. Пришел в сумерках, проснулся в сумерках. Проспал сутки. Что-нибудь с Анютой?

— Нет-нет, говоря твоими словами, все в пределах нормы.

— Никогда не рвался в классики, но если меня цитируют… — Щелкнул выключателем, сощурился на резкий свет, увидел в зеркале одутловатое со сна лицо, еще не проснулся, но уже думал, был недоволен собой.

Сейчас она спросит, ждал ли ее звонка. Что ей ответить? «Было много работы. Не успевал ни о чем думать». Или сказать о ее письмах? Во всем виноваты письма. Они очертили границу общения. Его случайные наезды? Не в счет. Он приезжал к дочери. Она уходила в другую комнату. Воспитывай, властвуй — я разрешаю.

— Значит, не ждал? Или все-таки ждал?

И письма здесь ни при чем. Ни он, ни она никогда не тяготились привычками.

— Ты хочешь, чтобы я тебя спросила, ждал ли ты моего звонка?

Он согласно кивнул, угадал насмешливость в ее голосе.

— Я рад слышать твой голос. И не желаю ничего загадывать. Даже на пять — десять минут вперед.

— Не верю. Кирилл Волошин всегда был стратегом. И мой звонок — относительная неожиданность, ведь правда? День, час — это уже частности. Ты не ошибся в главном: я позвонила.

Он наконец нашел сигареты. Стряхнул пачку на пол, пальцы ухватили последнюю сигарету. Закурил.

— Принялся за старое, куришь?

— А что, разве заметно?

— Представь себе. Я чувствую запах табака. Хочешь, назову марку сигарет?