Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

Брагин никак не хотел идти первым. Чинов махнул рукой и пошел вперед.

Никак не придем в себя после разговора с министром. Каждый в мире своих забот. Брагину мерещится объяснение с директором института. Вопреки решению ученого совета вы… Чинов мысленно проговаривает свой монолог перед Ливеровским. А я — самый непутевый, я хочу спать.

Чинов похож на прогнувшуюся скобу. Прижимает руки к груди:

— Рад бы. Срочные дела. Не могу… — И тотчас растворяется в необъятных коридорах министерства.

— Ему не хуже, — кивает Брагин.

— А нам? — я очнулся, я заговорил. — Может быть?..

— Нет… В ресторане сейчас пусто. А я хочу быть на людях. Стать как все. На нас слишком долго показывали пальцем.

— Тогда куда?

— Пойдемте смотреть мультяшки.

— Куда?

— Вы не ослышались. Профессор Брагин, лауреат Государственной премии, приглашает своего чрезвычайно серьезного коллегу смотреть мультяшки. Вы когда-нибудь были в кинотеатре, где показывают мультяшки?

— Нет. — Я скованно улыбаюсь.

— Ну и зря. Чрезвычайно продуктивно. Тонна удовольствия всего за тридцать копеек. Следуйте за мной.

У кинотеатра толпятся дети. С любопытством разглядывают взрослых, поддразнивают нас:

— Дяньки, а сюда детей старше шестнадцати лет не пропускают.

Брагин подмигивает пацанам:

— А мы младше. Просто мы в театральных костюмах и в гриме.

В зале уже погас свет. Мы с трудом находим свободные места. Садимся. Сзади начинается возня. Я слишком высок, загораживаю экран.

— Дянька, сядьте ниже, нам не видать.

Под свист и улюлюканье выбираемся из зала. Брагина душит смех.

— Как они вас, а? Дянька, сними шапку, нам не видно. Ну а теперь куда?

— Ударим по пиву, профессор.

— А что, это идея. Сегодня мы вне времени. У нас нет забот. Нас никто не ждет. У нас не прихватывает сердце и нет почечных колик. Мы гуляем. Стоп. А нас туда пустят?

— Профессор, в пивном баре работают законченные интеллектуалы. Неужели вы думаете, им неизвестно имя лауреата Государственной премии профессора Брагина?

У пивного бара толпа. Да будет благословен мой рост. Замечаю администратора в дверях, поднимаю руку вверх с двумя растопыренными пальцами. Угадываю благожелательный наклон головы. И как в чудесной сказке — призывный клич.

— Чрезвычайно рад, профессор. Товарищи, освободите проход. А мы, знаете ли, терялись в догадках, куда вы пропали?

Уже готов столик и четыре кружки пива с качающейся пеной сдвинуты в середину.

— Тогда за победу. — Я поднимаю кружку, обдуваю взлохмаченную пену.

Брагин снимает пенсне, массирует веки.

— Еще нет. Но второй раунд за нами. — Кружки глухо стукаются друг о друга.

Нет ничего лучше глотка прохладного, чуть горьковатого пива. Если жара, если вы устали и вам страсть как хочется поговорить.

Мы бредем по заснувшему городу. Вечер удался на славу. Я провожаю старика домой. Профессор лихо закручивает английским зонтиком и время от времени ударяет им в гулкие плиты мостовой.

— Вот вы все говорите — бескорыстие, бескорыстие… Суесловие! Людей бескорыстных нет! Да, да… и нечего таращить на меня глаза. Вся ваша концепция — мертворожденное дитя. Корысть должна быть, иначе невозможно движение вперед. Бескорыстный ученый — это синоним бездарья. Я бескорыстен, я объективен, я честен. Все это, друг мой, убыточный максимализм. Объективных людей не существует. Есть люди в большей или меньшей степени субъективные. Кстати, субъективность суть проявление человеческой индивидуальности. Впрочем, мы отвлеклись. Я хочу вам рассказать одну поучительную историю.

В молодости я имел несчастье водить компанию с одним человеком. Никогда не знаешь, где тебя подстережет судьба-злодейка. Собственно, это я сейчас говорю: несчастье, судьба-злодейка, а тогда ничего подобного у меня и в мыслях быть не могло. Очень уж он казался незащищенным, неприспособленным к жизни. Никогда я не видел более безмятежных голубых глаз. Глаза-шарики, будто кто буравчиком просверлил луночки и теперь в них плещется морозной чистоты синева. Глянешь в эти глаза и думаешь: экая светлынь, добр он и от доброты чрезмерной страдает. Звали моего друга Володечкой. Не Владимиром, не Володей и даже не Вовой. А вот так ласкательно через сю-сю, Володечка. Он не обижался. Его даже на производственных совещаниях называли так: Володечка. Не подумайте, что Володечка примитив. Дело свое он знал, был терпелив, не умел пререкаться. Последнее качество Володечку выгодно отличало от нас, он безропотно шел на любые совещания, научился стенографировать и очень скоро стал человеком незаменимым.

И лишь в одном Володечке не было удачи — не складывалась личная жизнь. Трижды Володечка женился и трижды…

По этому поводу ходило множество пристойных и непристойных слухов. Жены с редким единодушием бросали Володечку. Первая сбежала с офицером-летчиком, вторая — с капитаном дальнего плавания. Третья воспользовалась его отъездом в командировку, завербовалась и уехала на Север. Пожалуйте, здоров как бык, этакий русоволосый, голубоглазый Иванушка-дурачок. Свои житейские неприятности Володечка переживал зримо. Ему сочувствовали, его жалели.

Был даже какой-то неписаный ритуал: Володечку начали жалеть. Сделает он какой промах, с другого бы голову сняли, а Володечку лишь пожурят слегка и непременно добавят: «Будет. Уж больно жизнь у него нескладная, можно понять».

И его понимали, старались понять.

Володечка был прост, в общении доступен и в выражении своих эмоций раскрепощен необычайно. С ним легко заговаривали, переходили на «ты», изливали душу и поверяли столь доверительные подробности своей жизни, в каких самому себе признаешься достаточно редко. У него был особый дар. Володечка умел слушать, терпеливо с неослабным вниманием, не ссылаясь на дела, которые конечно же были.

Но вот другие суетились, куда-то спешили, а он нет, он слушал. Внезапно я сделал для себя открытие: Володечка самый информированный в институте человек. У него появились свои увлечения. Володечка пробовал писать, никогда не показывал своих сочинений, отмахивался: дескать, несерьезно, для души. Неожиданно Володечку заметили. Мы были рады, посчитав выдвижение Володечки олицетворением той высшей справедливости, которая непременно же должна быть, вроде как замечен Володечка, зачлись его страдания.

Очень скоро Володечка сделал следующий шаг по административной лестнице, спустя месяц еще один, затем еще. Стали говорить о какой-то руке, якобы рванувшей нашего Володечку. Он скоро сравнялся с нами, пошел дальше, стал занимать должности, никак не соответствующие его деловым качествам. Можно было подумать, что все разом ослепли и спутали Володечку с кем-то другим, а неудачника, рассеянного губошлепа не существовало и в помине.