Олег Попцов - Свадебный марш Мендельсона

— Оставь себе. Какое ни есть, а письмо.

— Да нет, ты держи, держи. Ты выиграл. Понимаешь, выиграл.

— Так уж сразу сжигать мосты?

— Сразу. В конце концов, это мои мосты. Ты построишь новые.

— Ты меня в чем-то винишь?

— Нет. Я свидетельствую. Ты был невыносимо порядочным человеком. Молодец. Согласись, я тоже на высоте, я тебя высчитал. Каждому свое. Аналитический склад ума.

Они опять идут рядом. Кирилл срывает сухой лист, растирает его между пальцев, поднимает руку, пускает пыль по ветру.

— Вот так и мы. Наш взлет обманчив. Я тебе открою одну тайну. Ты опоздал. Иван Иваныч. Человек пристойного поведения — учитель физики. Пока ты строил замок из благородного камня и собирался потрясти мир дистиллированной порядочностью, Иван Иваныч шел к цели напрямик. Я очень сожалею, старик, оч-чень. Была такая перспектива. Обмен ролями на глазах у зрителей. Ты — жених, я — свидетель. Невеста та же. Нет, я бы не стал тебя вызывать на дуэль. Нет. Эстафета любви.

Лицо Артема бледнеет, и, словно оттолкнувшись от своего молчания, решившись на что-то, он делает несколько быстрых шагов, останавливается перед Кириллом.

— Ты же интеллигентный человек.

У Кирилла трясутся губы. Уже не остановить, не сдержать себя.

— Что, проповедник, разволновался? Как я тебя, а… Ничего, терпи. А я думал, мне у тебя придется спрашивать разрешения посетить мою дочь. По-свойски, глядишь, лишний часок бы выторговал. Ван Ваныч Изосимов — привыкай. — Кирилл дурашливо повертел рукой перед носом: — Ку-ку твоей Изольде. И не стремись быть сильным, старик. — Кирилл погрозил пальцем. — Слабым проще, им сочувствуют.

Мерзлый достает деньги, протягивает их Кириллу:

— Здесь семь рублей. Должно хватить.

— Еще чего? Завез черт те куда и бросаешь.

Артем смотрит на свои руки. Сбивает ногой промерзший ком. Ком гулко катится по задубевшей земле.

— Считай, что я довез тебя до развилки. Дальше нам не по пути.

Я Вику знаю во-от с таких лет. Наши родители работали на одном заводе. Один двор, одни игры, одни сверстники. Все на моих глазах: как заневестилась, вышла замуж, как отчаивалась, не находила себе места, затем развод и вот эти странные письма! Все-то я видела-перевидела, думала, знаю Вику, как себя. Нет, не знаю.

Вот она на меня сердится, когда я говорю. Нельзя сегодняшним днем жить. Научись в будущее заглядывать. Ты развелась. Понимаю. А вот зачем ты развелась? Разлюбила? Молчит. Другого человека встретила? Молчит. Кирилл мерзавцем оказался? Махнула рукой. «Ты все упрощаешь», — говорит.

Нет, милая, не упрощаю.

Что ты знала о той, другой жизни?

Думала, зачислится прежний опыт. И эту новую жизнь начнешь строить с третьего этажа. Наивный ты человек, Викуша. Другая жизнь, как и любая до или после, начинается с первого кирпича. Да, да. Все с самого, самого начала. С одной разницей: тогда было двадцать три, а нынче тридцать четыре. Как говорится, похоже, но похуже.

Ее последняя встреча с Кириллом озадачила меня.

Сказать «нет» можно и по телефону. Или опять экспромт?

— Нет, — говорит, — струсила. Он стал другим. Наверное, даже лучше, чем был. Но это уже другой Кирилл, незнакомый мне Волошин. Неожиданно поняла — все время взвешиваю, высчитываю. Умом живу, сердце молчит. Надо решиться, а я не могу, разучилась.

— А он?

— Я ж тебе сказала — другой Волошин.

— Ну бог с тобой, другой так другой.

Больше мы к этому разговору не возвращались.

Кирилл тоже куда-то пропал. Раньше хоть позванивал изредка, а нынче как отрубил. Будто и не было человека.

Вот тогда и пришла мне в голову эта идея с Новым годом. Поначалу собирались справлять у нас. Но я сказала — нет. Ребята похорохорились для приличия, повздыхали и уступили: Новый год будем справлять у Вики.

Мишки хватило на устный протест, но я его живо поставила на место. Так надо, говорю. Пригласим Андрея, Димку. Может, еще кто придет.

Насторожился, заволновался. Кто? Надо подумать, говорю.

— Тоже мне Тамерлан!

И пошел прочь, вихляя задом.

Все-таки толстокожие у нас мужики. Мы, бабы, тоньше, понятливее их.

На что я надеялась? Не знаю. Было такое предчувствие — делай так. Может быть, Вика кого-то пригласит. Да и Кирилл! Новый год его любимый праздник. Возьмет и заглянет на огонек, самоистязание, оно тоже предел имеет.

Приглашать, конечно, не буду. А сказать скажу: собираемся у Вики.

Так в предновогодней суете дожили до 31 декабря.

До Нового года еще пять часов. Мишка с Димкой уехали с утра за елкой. Андрей добирает кое-какие продукты по магазинам. Жены властвуют на кухне. Мы с Викой тоже при деле — разбираем елочные игрушки. С Викой что-то происходит. Мы по-прежнему дружны, хотя подсознательно я чувствую, существует другая Вика, которая уже не любит, а в лучшем случае терпит меня, мое участие представляется бесцеремонным, мои наставления вульгарными. Нет, нет, никаких доводов «за». Я же говорю — мне кажется.

— Ты хочешь нам сделать сюрприз?

Она не понимает или делает вид, что не понимает:

— В каком смысле?

— Сегодня будут все наши?

— Все.

— А он?

— Кто он?

— Это тебе лучше знать, кто он.

— А… нет, его не будет.

— Значит, он есть?

— Кто?

— Ну что ты придуриваешься. Он!

— Милая Зойка, дай я тебя поцелую!

— Ненормальная, — говорю, — чего ради?

А она свое:

— Так просто. Ты добрая баба, Зойка.

Смотрю я на нее, глазам не верю, по лицу слезы катятся. Стоит в двух шагах от меня, не видит и не слышит, наверное. Все говорит, говорит, говорит.

«Мне лучше не встречать их. Им хаханьки: «Привет, старушка! Как живется, как мечтается. Забываешь нас», а у меня душа рвется.

Этот молчит, как Кирилл, тот смеется. Мне руку подают, а я ничего другого не вижу. Прежде чем поздороваться, руку встряхивают. И галстук не как у людей, расслаблен слегка, рукава закатаны, сигареты без фильтра. Волошинский стиль: «Расслабиться, мальчики, никакой скованности». Надо что-то отвечать, улыбаться, дурачиться. Уйду сейчас, и чтоб сказали: «Роковая баба, все ей нипочем». Не скажут, нет».

И опять в слезы. «Господи, что это такое? — думаю. — Новый год на носу, а хозяйка ревет как белуга».

Если по совести, мне ей в утешение сказать нечего. Все мы рабы своего характера. Годом раньше хоть какая-то надежда. Пусть не надежда, предчувствие надежды. Месяц прошел — письмо от него, еще месяц — письмо к нему. Я не понимала этой половинчатости, никогда не расспрашивала ее о письмах.

Она же, наоборот, тяготилась невысказанностью и все порывалась объяснить, доказать. «Мы не враги друг другу. Мы трудно привыкаем к новым ролям».

Однажды я не выдержала и сказала:

— Уходят годы. Тебя может не хватить на новую жизнь.

Она заплакала, обвинила меня в эгоизме. А месяц спустя вдруг решилась на эту встречу, и снова была виновата я. «Не отговорила, не помешала». Подошла я к ней, обняла за плечи и стала убаюкивать, как малое дитя, нашептывать на ухо: