Олег Попцов - Без музыки

«Я и сам поверить в это не могу».

«Во что?» — переспросил Тищенко и посмотрел на своего друга непроспавшимся взглядом.

«Да так, глупости всякие, спи».

«Нет, ты скажи, — смутился Тищенко, — я знать хочу».

И Дягилев сказал:

«Мой отец его отца раскулачивал. Такая вот история. Потому и говорить не хотел».

«А что? — рассудил Тищенко. — Это мысль. Должна же, наконец, быть истинная причина».

О так называемой истинной причине в своих записках Тищенко умолчал. Сомневался? Вряд ли. Оставил про запас…

«Следующий на очереди Ларин. Стоп, я увлекся», — Максим достает сигарету. Спичек нет. Заядлых курильщиков поблизости тоже нет. Сосед, может, и курящий, однако сосед спит, будить неудобно. В отсеке между салонами стюардессы готовят завтрак: хрустит целлофан, дребезжат подносы.

— Пролетаем город Казань, — говорит стюардесса. — Высота восемь тысяч метров. Скорость шестьсот семьдесят пять. Температура воздуха за бортом — минус тридцать семь. Прошу приготовить столики, будем пить чай.

— Ну вот, теперь чай — опять не покуришь, — недовольно бормочет Максим. Блокнот возвращается на прежнее место.

«Севостьян Тимофеевич Ларин», — Максим ставит внушительную точку.

Тищенко мог встретиться с Лариным. Но для этого нужны основания. Таких оснований у Тищенко не было. В записках «необиженного человека» Ларин отсутствует. Зато есть Жадов. Жадов — промежуточное звено между Дягилевым и Улыбиным. Сначала был заместителем Улыбина, работать работали, но понимания не было. После объединения заведовал мастерскими. Теперь заместителем у Дягилева. Сработались. Недавно Жадов новоселье справил. Колхоз мебельный гарнитур подарил. «Полезных людей надо замечать. На них колхоз стоит» — так говорит Дягилев. Справедливо сказано! На семь комнат домина — хоромы.

Знает ли Жадов Улыбина?

«А как же? Вместе росли. Федюша на пару годов постарше будет… Лично для меня человек непонятный. В хозяйском деле разворот нужен. Федор Акимыч в угрюмости тонет, боится риска. У Дягилева горизонт шире, небо выше. Федор Акимыч за правду ратует. Дело значительное — согласен. Только в правде его мелочности много. Завистлив он, да и жаден порядком».

Внушительная речь. Любопытный человек Жадов.

Ну вот, судили, рядили, добрались до Улыбина. «Необиженный человек» — так сказал о нем Тищенко. Ловко зацепил. Первое перо газеты, хватка дай бог.

Тищенко не понравился Улыбину. Федор Акимыч этого не скрывает. Нелюбовь оказалась взаимной. «Хмур, лицо будто наизнанку вывернуто. И взгляд под стать лицу, угрюмый. Его и не видишь, этого взгляда, запрятан он — в самое нутро глаз. Словно человеку на роду написано на жизнь из-за пазухи смотреть…» Лихо закручено, мастер. И еще: «Правда, отдающая запахом мести, теряет свое основное достоинство — справедливость…» Он даже откровение считал пороком. Это уже финал. Тищенко получил первую премию — лучший материал года. Журнал — более тысячи писем. Редактор так и сказал: «Причуды и домыслы Федора Улыбина» — наш моральный капитал». В конце статьи редакторской рукой приписано: «Улыбины станут нарицательным именем». Вот, пожалуй, и все. Еще был райком. Точнее, мнение одного человека. Одного, двух, пятерых… Кто считал? Никто. «В райкоме говорят» — и проще и внушительнее.

Максим допил остатки чая, пожевал лимон. Во рту появился горьковатый привкус. Привычка жевать лимон осталась после Кубы.

Тищенко не понял Улыбина — это факт. Федор Акимович был замкнут и не доверился Тищенко — это тоже факт. «Пишу, что вижу», — любил повторять Тищенко и написал «Причуды и домыслы Федора Улыбина», а строкой ниже: «Из записок погибшего человека».

Потом наступило время откликов, эмоций и разочарований. Среди прочих были три письма Федора Акимовича Улыбина. Письма прочли. Скандальные письма всегда читают. Хотел показать Тищенко — не получилось. Тищенко много ездил, а когда был в Москве, пропадал бесследно. Все, что случилось потом, можно считать следствием несостоявшегося разговора.

Ну что ж, все выглядит достаточно убедительно. Максим еще раз просмотрел записи. Какой-то час, и он дома.

— Я спокоен, — сказал Максим вслух и посмотрел в окно. Навал рыхлых облаков, похожих на неубранный хлопок, мешал увидеть землю. — Все еще впереди. Мне только кажется, что я смогу доказать свою правоту. И тем не менее я спокоен. — Максим закрыл глаза.

Как же хочется домой! Увидеть свой стол, потрогать его. Нина уже три раза предлагала продать стол. А он против. Вовсе не упрямство. Он где-то слышал, будто Паустовский мог работать только за шершавым столом, старым и скрипучим. Причуды? Пусть так. Он-то верил, стол приносит ему удачу.

Накануне отъезда, уже затемно, прибежала сторожиха Капа:

«Акимыч, твово квартиранта к телефону просют».

Он даже одеться забыл. Как был в майке, так и побежал в темноту, еле поспевая за сторожихой.

Слышимость оказалась скверной. Максим с трудом разбирал слова, хотя Гречушкин повторял их по нескольку раз. Позже, когда кончился разговор и Максим, ежась от ночной сырости, спешил назад, он стал думать:

«Статья о канале. Редактор ее читал, помнится, даже похвалил. Если неприятности у журнала, меня непременно разыскал бы Кропов Глеб не любит отвечать за чужие грехи. Но Глеб не звонил. Значит, неприятности касаются только меня. Интересно, какое отношение к моим неприятностям имеет Гречушкин? Идея статьи принадлежит мне, формально Диоген может быть спокоен. Сообщить сомнительную новость — в главке недовольны статьей? Слава богу, во имя этого она и писалась. Нет, здесь что-то не так. Он хочет меня предупредить… Ему необходимо подтвердить свою порядочность. Значит, есть основания в ней сомневаться? Ах, все это суета. Главное, я спокоен».

…В конце салона вспыхнуло световое табло. Максим вытянул занемевшие от неудобного положения ноги, посмотрел на часы. Они прилетают в шесть вечера, его встретит Коля, конечно, если успели предупредить. Пока получат вещи, пока доберутся, будет начало седьмого. В редакции вряд ли кого застанешь. Но он все равно поедет — привычка. Нужна отправная точка — точка отсчета, с нее все начинается.

Открылась дверь салона, и стюардесса сказала:

— Минуту внимания! Просьба застегнуть ремни и не курить. Наш самолет пошел на посадку.

С прибытием вас, Максим Семенович. Еще каких-то тридцать минут, и вы окажетесь в другом измерении. Можно себе представить, что скажет старик, когда узнает результаты.

Журнал обманул читателя?

Грузное тело редактора нелепо дернется, он рассеянно сбросит очки, вынет платок и будет долго и сосредоточенно протирать стекла.

«То есть как обманул?» — чуть заикаясь, переспросит редактор.

Максим разведет руками.