Олег Попцов - Без музыки

— Пойдемте поболтаем. Им на все наплевать, — она кивнула в сторону Гущина. — Упражняются в сарказме. Алик, составь нам компанию.

— С удовольствием, голубушка. Но вот идет маэстро, мне просто необходимо сказать ему, как он талантлив. Уже три месяца на студии лежит без движения мой сценарий.

— Боже мой, ненормальные люди! Иди. Вы работаете вместе с Угловым?

— Да, он пригласил меня в журнал.

— Послушайте, Гречушкин… Вы не сердитесь, что я вас так называю?

— Нет-нет, что вы!

— Давайте сбежим. Эти поздравления утомительны. Видимо, у каждого из них тоже лежит сценарий, повесть, поэма. Пригласите меня к себе домой. — Он смутился. — Все мужчины страшные бирюки. Тогда поехали ко мне. Я угощу вас отменным чаем. Идет?

Она не просила его рассказывать о себе. Сидела, подобрав ноги, на низкой тахте, разглядывала его. Говорили о древних греках, потом о писателях-деревенщиках, потом об Олеше. Книги Олеши валялись тут же.

— Деревенщики однообразны. Если и конфликт, то вчерашний, позавчерашний, — говорила она. — У них забавный язык. Для городского писателя это в диковину. Шолохов могуч. Нагульнову надо поставить памятник, как живому человеку. Конечно, то была революция — противоборство жизни и смерти. У деревенщиков иное: старики колоритны, старухи прошибают слезу, а сегодняшняя жизнь где-то позади этих книг, ее и нет вовсе, будто героям ума не хватает до сложного конфликта.

Гречушкин возражал ей, она отказалась спорить.

— Все наловчились писать о себе. Каждый роман автобиографичен — надоело. Жизнь, как токи высокой частоты, нужно пропустить через себя, должно быть только заземление. Скажите, почему вы не женаты?

Гречушкин покраснел, взял стакан и тут же пролил чай на блюдце. Ему никто не задавал таких вопросов. Однажды спрашивал Лужин, но это так, от нечего делать.

— Однако вы не замужем тоже.

— Нечестно. На заданный вопрос надо отвечать.

Он потер виски.

— Так сразу от литературы к делам сугубо земным и личным. — Гречушкин сделал осторожный глоток, чай уже остыл. — Говорить какую-то банальность — смешно. Сказать что-либо серьезное — опять же может обернуться банальностью. Мы не знаем, чего хотим.

— О, это что-то новое. Поиски идеального брака? Чай совсем остыл. Не хотите ли кофе? Я великолепно делаю турецкий кофе.

Потом они пили кофе. Он сдувал всплывшую пену, а она его убеждала, что именно в пене вся прелесть.

Заговорили об Углове. Ей не терпелось узнать, как его принимают в журнале. Он рассказывал с охотой. Углов ему нравился. Она же, напротив, мрачнела. Потом вдруг спросила, знаком ли он с Гущиным. В глазах появился какой-то отчаянный блеск. Ему не хотелось ее обижать, он старательно пересказал все доброе, что слышал о Гущине, хотя сам о нем знал больше скверного, и опять же с чьих-то слов.

— Вы добрый, — неожиданно вздохнула она. — Но доброта не оправдывает ложь. Давайте договоримся никогда не лгать друг другу.

Он не нашелся, что ответить. Прощались в полутемном коридоре. Лада взяла его под руку, довела до двери.

— Осторожнее, здесь много ненужных вещей. Ну вот, теперь вы в безопасности. Впрочем, я в долгу. Мне тоже был задан вопрос. Хочу пойти за ним очертя голову. Хочу знать, что способен защитить, а не вымаливать прощение. Пусть ведет в пекло, на край света. Пусть идет впереди — он мужчина.

— Значит, долой равноправие?

— Глупости. Если он по-настоящему сильный, он будет боготворить мою слабость.

С тех пор прошло два года. К их встречам привыкли. Он дождался своего, теперь его сравнивали с Гущиным. Ее называли сумасбродкой. К нему же относились как к человеку ослепшему, не видящему беды, которую способен породить этот союз. Их отношениям придавали какой-то особый смысл. Прогнозы строились самые нелепые, все ждали решающих событий. Нельзя сказать, что слухи щадили их, обходили стороной. Отнюдь, доброжелателей оказалось так много, что выслушать каждого стоило великого труда и терпения.

Однажды он чуть было не сказал ей: «Знаешь, давай поженимся». Она разгадала его намерения, а может, сама собиралась сказать что-то важное. Некстати приперся их картавый Сулемов, улыбнулся беззубым ртом: «Все кокетничаете». Настроение развалилось, как плохо скатанный ком снега.

В редакции прохладно и пусто. Наташа заметила Гречушкина в дверях приемной, сделала большие глаза:

— Тю-ю, по какому случаю парад?

— Есть повод. Углов у себя?

— Нет, минут двадцать назад в райком уехал.

— Уехал? — как в полусне переспросил Гречушкин, растолкал опешивших сотрудников и помчался вниз, перескакивая через ступеньки, еле касаясь перил.

Прямо на трамвайной линии разворачивался самосвал. Он успел вскочить на подножку и срывающимся голосом прохрипел:

— Слушай, вопрос жизни — в райком партии.

— Ну, раз жизни, садись, — чуть заикаясь, согласился водитель.

ЗИЛ взревел и, разнося вдребезги встречные лужи, помчался по булыжной мостовой.

Максим с тяжелым чувством шел на эту встречу. Как-то все сразу сделалось невыполнимым. Непременно будет председатель партийной комиссии. Они с ним не поладили еще при первом знакомстве.

В вестибюле прохладно. Три здоровенных стола сдвинуты вместе. Очередное районное совещание — очередной книжный базар. Две молоденькие продавщицы примостились на окне, пьют чай. Ступенькой выше еще один стол, горит настольная лампа. Старшина в милицейской форме решает кроссворд. Время от времени старшина поднимает голову и что-то спрашивает у продавщиц. Пока Максим разглядывал книги, сзади кто-то остановился:

— А я, собственно, к вам.

— Ко мне? — Увидеть Гречушкина здесь Максим никак не ожидал.

— У меня срочный разговор.

— Срочный? — брови Максима сделали непроизвольное движение вверх.

— Важный, — уточнил Гречушкин, — и срочный.

— Ну что ж, поднимемся наверх, там есть где присесть.

— Напрасно. Лучше, если нас здесь не встретят вместе.

— Пусть вас это не беспокоит. Вместе нас видели неоднократно, однако осчастливить друг друга мы не смогли.

— Это верно, — Гречушкин нервно теребят пуговицы.

Максим смотрит на часы:

— Если вы хотите мне что-то сказать, не будем терять времени. Так в чем дело?

— Собственно, дела никакого нет. Просто я уезжаю.

— Послушайте, Гречушкин. Приезды, отъезды. Поверьте, есть события более значительные. У меня с минуты на минуту очень ответственная встреча.

— Вы меня не поняли. Я уезжаю совсем. Уделите мне десяток минут, возможно, и разговор ваш будет уже не нужен.

Максим только сейчас заметил, как осунулось его лицо. Большие синеватые наплывы под глазами, сухой, обтянутый тонкими губами рот. «Ну что ж, — подумал он. — В этом есть какая-то справедливость. Пусть знает: бессонные ночи — удел отнюдь не избранных».