Юлиан Семенов - Горение

…Лицо ксендза плясало, залитое слезами; руки он прижимал к груди, и в глазах его был ужас и восторг. Он поднялся, отворил дверь камеры и сказал стражникам:

– Проводите меня к начальнику тюрьмы…

Грыбас, глядя на его сутулую спину, на старенькую, замасленную черную шапочку, спросил:

– Если я не унижаюсь – вам-то зачем?

Лег на койку, забросил руки за голову, ощутил бритость шеи и тихо шепнул:

– Не надо, отец. Раньше думать следовало – всем людям, всем на земле, не одним нам, которых казнят за мысль, – за что ж еще-то?

…Шевяков выпил рюмку холодной водки, скомкав, бросил салфетку на стол, вопросительно посмотрел на прокурора, начальника тюрьмы и еще нескольких приглашенных наблюдать казнь.

Прокурор, словно бы поняв Шевякова, щелкнул крышкой золотых часов:

– Еще пять минут.

– Продляете удовольствие? – спросил Шевяков, цыкнув зубом.

Прокурор посмотрел на него с испуганным интересом.

– Наоборот, – ответил он, – оттягиваю ужас.

– Или мы – их, или они – нас, – ответил Шевяков. – Еще по одной, господа? Посошок, как говорится…

Один из молодых гостей, прапорщик, видимо чей-то «сынок», защелкал суставами пальцев, стараясь скрыть дрожь в руках.

– Почему казнят ночью?

– Днем двор занят, – ответил начальник тюрьмы деловито. – Да и арестанты могут к окну подлезть. Они ведь что делают: один нагибается, а другой ему на спину лезет. И смотрят, озорники.

– Стрелять надо, – заметил Шевяков, разливая водку в длинные рюмки.

– А – нельзя, – ответил тюремщик, обгладывая куриную ножку, – специально в параграф внесен запрет: вдруг срикошетит пулька? Металлу-то много, да и камни у нас чиркающие…

– Это как? – не понял Шевяков.

– Чирк-чирик, – рассмеялся начальник тюрьмы, – это моя внучка говорит, когда головки спичек отскакивают.

– Ну, с богом, – вздохнул Шевяков. – Господин прокурор, допивайте! Жена, так сказать, не забранится, на работе были, так сказать. Пошли, милостивые государи.

Он первым шагнул в серый провал гулкого тюремного двора, увидел в рассветных сумерках шеренгу расстрельщиков, Грыбаса, который медленно шел к стене, и раздраженно обернулся к начальнику тюрьмы:

– Ну, что он так копается?! Побыстрее нельзя?

Начальник тюрьмы кашлянул в кулак:

– Волокут только в том случае, ежели дерется.

Мацей Грыбас подошел к стене сам, отстранив жандармов, что шли по бокам, шагнул к расстрельщикам и выдыхающе крикнул в пустой тюремный двор:

– Прощайте, товарищи!

– Арестанты проснутся, – покачал головой прокурор, – прикажите, чтоб скорей палили!

…Когда тело расстрелянного Грыбаса перенесли в камеру, Шевяков с жадным, темным интересом заглянул в лицо казненного. Он глядел мгновенье, потом, заметив что-то одному ему понятное, сказал:

– Ничего… Теперь другие поостерегутся газетки печатать…

– Угодно ли вам будет, – медленно проговорила Роза Люксембург, стараясь не смотреть в лицо Гуровской, – дать нам показания? Мы, – повысив голос, словно почувствовав возражение Гуровской, продолжала Люксембург, – не есть партийный суд, но приглашены вы сюда для того, чтобы быть опрошенной в связи с возникшими против вас подозрениями.

– В чем меня подозревают?

– В провокации.

– Это по меньшей мере смешно! Нелепо…

– Угодно ли вам дать объяснения? – не меняя голоса, настойчиво повторила Люксембург.

– Я готова ответить на все вопросы.

– Пожалуйста, Юзеф.

Дзержинский пересел на свободный стул, ближе к Гуровской, и спросил:

– Когда вы вернулись из Парижа?

– Из Парижа? Я только что из Варшавы! Вот телеграмма, вы ж сами меня вызвали, товарищи!

– Я спрашиваю, когда вы были в Париже перед отъездом в Варшаву?

– Это какая-то ошибка!

– По чьему поручению вы были в Париже? – повторил Дзержинский.

Гуровская заставила себя улыбнуться:

– Юзеф, о чем вы?

– Я спрашиваю, – повторил он, – зачем и по чьему заданию вы ездили в Париж?

– Я не была в Париже.

– Это правда?

– Честное слово! Это какой-то вздор, откуда деньги? Зачем мне туда?!

– Хорошо. Ответьте, пожалуйста, сколько времени вы жили в гостинице «Адлер»?

– Две ночи.

– Это правда?

– Ну конечно же правда.

– Это ложь. Во-первых, вы ездили в Париж. Поездом номер семь, четырнадцатого числа, в вагоне второго класса, место пятое. Во-вторых, в гостинице «Адлер» вы прожили в общей сложности шестнадцать дней.

– Да нет же…

Дзержинский достал из кармана копии счетов и положил их на стол.

– Можно познакомиться, товарищи. Билет был заказан из гостиницы, копия заверена.

Гуровская достала из сумочки папиросы, как-то странно покачала головой и, наблюдая за тем, как счета передавали из рук в руки, силилась улыбаться.

Когда Дзержинский протянул ей счета, Гуровская мельком только взглянула на них и сказала негромко:

– Ну, хорошо. Да, я жила в «Адлере»… Ездила в Париж. Но вправе ли вы из-за минутного увлечения, страсти обвинять меня в провокации?

– Простите, не поняла, – Люксембург нахмурилась. – Вы очень сумбурно сказали.

Я увлечена человеком… Он снял мне этот номер, к нему я, и ездила в Париж.

– Где вы там жили? – спросил Дзержинский,

– В Париже?

– Да.

– Возле Этуаль.

– В отеле?

– Да.

– Название.

– Этого я сейчас не помню.

– Опишите отель и номер, в котором вы жили.

– Маленький номер, на четвертом этаже, под крышей. Дзержинский перебил ее:

– Пожалуйста, говорите правду. Если объект страсти вам снимал роскошный номер в «Адлере», то отчего в Париже он поселил вас на четвертом этаже, под крышей?

– Боже мой, – тихо сказала Гуровская, – зачем я вам лгу? Товарищи, я должна сказать правду…

Дзержинский почувствовал, как страшное напряжение в теле сменилось расслабленным ощущением усталости.

– Я очень ждал этого.

– Да, я открою вам правду, – продолжала Гуровская, не услыхав, видимо, Дзержинского, потому что сказал он очень тихо, скорее для себя. – Неверное понимание корпоративности толкнуло меня на ложь. Я знаю, в каких стесненных финансовых обстоятельствах живет руководитель партии, товарищ Люксембург, Юзеф, все вы. А мой друг Владимир Ноттен… Нет, нет, не он, а я заключила договор с издательством «Розен унд Шварц» на публикацию его книги «Рассказы о горе». Я получила деньги. Я… Мне стыдно сказать про это. Я всегда жила в нищете… Мне захотелось хоть месяц позволить себе… Я понимаю, что вы вправе теперь лишить меня своего доверия, я понимаю, что…

– Значит, никакой «страсти» у вас не было? – потухшим голосом спросил Дзержинский; все то время, пока Гуровская говорила, он ждал правды.

– Была и есть – Влодек Ноттен.

– Почему он спокойно работает у вас на гектографе, а ряд других типографий провалены?