Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Последней очередью из ППШ Бугров срезал двоих, но третьего не успел — рослый широкий немец прыгнул в окопчик, ударил Андрея по каске коваными башмаками, оглушил…

Придя в себя после короткого нокдауна, Андрей увидел рядом перекошенную морду убийцы, его корявые пальцы подбирались к шее.

«И это — все? Ну нет!»

Нога нашла упор в стенке окопчика, он натужно перевалил тяжелого врага на бок и сразу, с поворота, остервенело ткнул кулаком под каску. Удар был хорош. Еще! Еще!

Выскочив из окопчика, Бугров увидел: прорвавшиеся немцы бегут не только по краям, но и по центру. Они прыгают через пустую траншею — в том месте, где еще недавно бил из ручного пулемета Сашка Безвинный. Его не видно, но пулемет в руках у старшины Петлая. Тот стоит под ветлой, прислонившись плечом к стволу, и лупит по убегающим немцам.

— Добивай! — бешено заорал Бугров. — Чтоб ни один не ушел!

Он бежал к старшине скачками, на ходу вытягивая из кобуры пистолет. И вдруг…

«Откуда он взялся?!»

В трех шагах возник худой небольшой немец с офицерскими погонами. Лицо белое, как из гипса. В замахнувшейся руке граната. Кольцо сдернуто.

«Ну, теперь-то все!.. Это уж точно…»

Глаза у немца были такие же белесые, как и звездочки на его погонах, в глазах безумие…

«Ну?! Все?!»

Слабая рука с гранатой опустилась к белому лицу. Фукнуло, шибануло воздухом…

Что-то острое вонзилось в плечо Андрея. Но это пустяковина! Он жив!

Сероватый прозрачный дымок улетучился. Безголовая фигура с забрызганными кровью погонами стояла, покачиваясь, и вдруг рухнула в ноги Бугрову.

Обтесали саперными лопатками глубокую воронку от вчерашнего снаряда. Застелили ее глинистое дно пахучими еловыми ветками. Одного за другим бережно уложили убитых товарищей. Их было больше, чем уцелевших.

Сверху покрыли застывшие тела трофейными плащ-палатками. Бросили по горсти земли. Стали закапывать. Легкий брезент обтянулся. Можно было угадать могучего Сашку Безвинного и низенького мансийца Ювана. В живом строю они никогда не стояли рядом…

Пошел песок вперемежку с сероватой глиной, потом сухая подзолистая землица. Сверху обложили холмик плодородной почвой с огорода и свежим нарубленным дерном. Полили травку из котелков — пусть не вянет, пусть всегда зеленеет. Всегда!

В головах поставили столбик от бывшего крестьянского крыльца, похожий на обычную воинскую пирамидку, прибили к нему дощечку. На дощечке написал Бугров чернильным карандашом фамилии, имена, даты рождения и смерти. А сверху номер полевой почты: солдатский адрес.

Трижды грохнули из карабинов в синее небо.

Шофер Чаладзе взялся чинить побитую машину, остальные пятеро пошли к заросшему пруду, оказавшемуся рядом в зарослях ольховника — помыться, перевязать раны.

Андрей захватил с собой полевую сумку немецкого офицерика, хотя не думал найти в ней что-нибудь путное. Обнаружил погнутый транспортир, поржавевший циркуль, пару красно-синих карандашей и поцарапанный компас, такой же почти, как у него самого. Но тактическая карта была у немца получше, чем у Бугрова, — посвежее и поточнее.

По такой можно без труда выбраться к своим.

А еще в сумке было последнее письмо от матери. Оказывается, покойный Альфред был единственным сыном у матери и женихом некой девушки по имени Ханне-Лоре. «Кончится война, — писала мать, — вернешься домой и женишься на Ханне-Лоре. Ее отец обещает оставить тебе нотариальную контору. И тогда заживете вы с ней in Hülle und Fülle» [18] В достатке и довольстве. .

Бугров невесело усмехнулся: «Война для Альфреда кончилась, Hülle und Fülle не состоялось… Почему, однако, этот кандидат в нотариусы убил себя? Почему не взорвал меня — своего врага? Может быть, не мог… убить человека? Зато тот, другой, едва не придушил меня. А ведь наверняка работяга, собрат по классу — пальцы жесткие, мозолистые. Да и я его не обласкал, немецкого пролетария…»

Мимо погнали пленных. Было их сотни три. Слева и справа от колонны шагали молоденькие конвоиры в новом обмундировании, с чистыми еще погонами, в черных, словно чулочки, обмотках.

Старшина Петлай — жилистый, с волосатой грудью, с забинтованной по локоть рукой — выскочил из пруда. Ухватил чей-то автомат, висевший на суку, и, как был нагишом, помчался к колонне.

— А-а, — ревел он. — Сейчас я вам… мать вашу! Разнесу!

— Отставить! — закричал Бугров вслед. — Стой! Стой, говорю!

Петлай продолжал бежать, размахивая автоматом, как дубиной. Последним прыжком подскочил к аккуратненькому майору в очках, шагавшему впереди колонны. Немец испуганно отпрянул, защитно приподняв руку в серой замшевой перчатке. Остановилась вся колонна.

— Смотри, фриц! — Петлай повел забинтованной рукой в сторону зеленой братской могилы на берегу. — Видишь?! А?!

Майор надменно поджал тонкие губы. Такие холмики были ему знакомы. Но по какому праву этот голый абориген вопрошает его, кадрового офицера немецкого вермахта?

Заметив нехорошую улыбку, Петлай мгновенно перехватил автомат в раненую левую руку, а правой, здоровой, со свистом хлобыстнул майора в ухо. Фуражка с высокой тульей сорвалась с полысевшей макушки и полетела по параболе, а ее владелец опрокинулся на спину, высоко подкинув лакированные запыленные сапоги.

Бугров был уже рядом:

— Уйди, Денис! Ты ж солдат! Не палач!

Старшина глядел на командира волком. «Сейчас и мне влепит, — подумал Андрей. — Озверел, чалдон».

— Г-где уж нам… в палачи! — рябое лицо Петлая сморщилось. — Кореша моего, Сашку… С первых дней мы с ним… Из одного котелка…

Губы Петлая дернулись, из серых прижмуренных глаз по-детски брызнули слезы. Он шлепнул ремень автомата на голое плечо и пошел, ссутулившись, обратно к пруду. Из набухшего красного бинта часто капала кровь.

Майор меж тем поднялся, кто-то из пленных офицеров услужливо подал ему фуражку. Он надел ее, поправил ребром ладони и четким строевым шагом подошел к Бугрову.

— Господин офицер, я имею… дольг… По порушений мой регимент…

— Говорите по-немецки! — досадливо прервал Бугров. — Hoffentlich, können Sie das besser [19] Это у вас лучше получится, надеюсь. .

— Gern! [20] Охотно! — обрадовался немец и продолжал уже спокойнее, тщательно формулируя выражения. — По поручению, совета офицеров нашего полка я, как старший по званию, уполномочен заявить нижеследующее. После гибели командира полка мы, офицеры, приняли решение сложить оружие ввиду явной бессмысленности сопротивления. Однако в полк прибыла оперативная группа СС во главе с полковником Заттлером. Нас принудили продолжать сражение.

— Сколько же было людей в опергруппе полковника Заттлера?

— Три офицера.

— Три офицера принудили вооруженный полк?