Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Получили ордера многодетный кровельщик Грохало и горбатый банщик Прошка Потри-ка Спинку, перебралась из подвала на третий этаж семья Куприяновых. Но первым в самую лучшую квартиру въехал Яков Спиридонович Поздняков. Ему дали трехкомнатную, в комфортабельном образцовом доме у Курского вокзала. Завел Хлопотун себе фетровую шляпу! Прежние знакомцы, когда встречают его на улице, таращатся на эту новинку, словно на рога дьявола.. Но шуточек, как прежде, не позволяют. Отшутились. С таким, как Яшка, пошутишь, пожалуй!..

Переезжали Поздняковы в будний летний день, и потому народу в переулке собралось не так чтобы много — человек полста. Все больше домохозяйки в ситцевых фартуках, скучающие старики в подшитых валенках, ребятишки всех калибров. Оказалась в толпе и Пелагея Бугрова: шла с фабрики на обед, остановилась поглядеть. Стояла рядом со своими товарками, в серой застиранной спецовке, на поседевшей голове — поблекший красненький платочек.

Вещей у Поздняковых накопилось изрядно — зеленая амовская полуторка заметно осела: комод с медными бляшками, шкаф зеркальный, буфет под орех, диван коленкоровый, дюжина гнутых «венских» стульев. На громадных узлах, обхваченных поверху байковыми одеялами и увязанных толстой бельевой веревкой, уселась дородная Гошкина мать в обнимку со швейной машинкой. Гошка с новеньким заграничным патефоном и узеньким чемоданчиком для пластинок залез к шоферу в кабину.

Последним вышел садиться в машину сам Яшка-Хлопотун — красный и распаренный после погрузки, но уже умытый и ровненько причесанный на косой пробор. В вытянутых руках за обернутые газеткой ножки он нес медный примус.

— Вот, Пелагея, — радушно сказал он Бугровой, — хочу подарить тебе примус. Почти что новый. Нам-то он теперь без надобности — с газом будем жить.

— Нам тоже без надобности, — ответила Пелагея. — У нас хорошая керосинка есть. Трехфитильная.

— Примус, он лучше, — ласково уговаривал Яков Спиридоныч. — Опять же, на память. Дружили мы с твоим Иваном.

— Дружили… Навроде Авеля с Каином.

Яков Спиридонович усмехнулся, пожал взмокшим плечом и аккуратно поставил примус на пороге покинутого дома:

— Тогда пущай берет всяк, кто хочет. Кто негордый.

Он молодцевато поставил ногу в хромовом сапоге на колесо полуторки, закорячил другую через борт и перемахнул на полосатый тюфяк.

— Заходить-то будешь, Хлопотун? — пропищала Фенька-самогонщица. — Приятелев навещать?

— А как же! — бодро ответствовал сверху Поздняков. — Все непременно! Мы своего пролетарского происхождения не чураемся. Наоборот даже.

Однако в переулке он больше не появился ни разу. Началась для Яшки новая жизнь, нашлись другие приятели…

В Москве стали поговаривать о том, что фюрер может кинуться на Советский Союз — не посчитается с тем, что подписал Пакт о ненападении. От такого можно всего ждать. Малосознательные столичные обыватели, памятуя голодуху и нехватку во время и после первой мировой, стали наскоро запасать муку и крупу, сахар и соль, мыло и спички. Нашлись и такие, кто готовился к войне еще хитрее. Фенька с Долдоном, к примеру, закупали во множестве швейные иголки.

— Ноне ей цена копейка, — растолковывала Фенька своей немой приятельнице Акулине. — А апосля по рублику брать будем!

На слете районного комсомольского актива, куда вместе с другими заводскими ребятами направили Андрея Бугрова, инструкторы и пропагандисты говорили, что нужно готовиться к «большим и суровым испытаниям». Побольше рекомендовали вовлекать парней в стрелковые кружки, а девушек — в военно-санитарные отряды. Надо, чтобы больше было значкистов ГТО, ГСО, «Ворошиловский стрелок». Возможный противник прямо не назывался — из-за дипломатических, понятно, соображений. Но намеки делались довольно прозрачные.

Один из докладчиков подробно рассказывал о зверствах гитлеровцев, приводил потрясающие факты. Многих известных немецких коммунистов пытали в застенках и замучили до смерти. Недавно была захвачена группа подпольщиков, выпускающих нелегальную газету «Rote Fahne». Их растерзанные и обезображенные тела нашли в каком-то подвале.

Среди имен, названных докладчиком, прозвучало: «Райнер». Андрей вздрогнул: «Не она ли? Мышка-Катеринушка?! Или, может быть, ее сын — Бруно Райнер?»

Едва дождавшись перерыва, Андрей подошел к докладчику, чтобы уточнить имя.

— Этот факт я взял из небольшой подпольной газеты, — сказал докладчик. — Сейчас посмотрим… Уточним…

— Позвольте взглянуть, — попросил Бугров.

— А вы что, читаете по-немецки? Ведь вы рабочий?

— Вам это кажется странным?

— Напротив! Побольше бы таких рабочих! Могу подарить газету.

— Спасибо.

Андрей отошел в сторону, встал около окна и быстро прочитал заметку, где говорилось о зверском убийстве подпольщиков. Фамилия Райнер действительно была среди них, но без имени.

«Неужели это она? — с тоской подумал Андрей. — Ее, старенькую, седенькую… такую беспомощную… Кололи ножами?..

В конце коридора появился Гошка Поздняков. Андрей уже видел его сегодня издалека, тот повзрослел, над губами появился пушок. Феликс сказал, что Гошка член комитета комсомола в новой школе у Курского вокзала.

Гошка вышагивал по коридору легко и упруго — стройный, кудреватый, в синей спортивной майке. Одна рука в кармане серых брюк, в другой надкушенное красное яблоко.

Андрей шагнул от стены — перегородил дорогу. Гошка слегка отпрянул от неожиданности, рука с красным яблоком замерла около влажной губы.

— Ты слышал? — гневно спросил Андрей. — Про немецких коммунистов?

— Слышал, — ответил Гошка.

— И ты можешь после этого жрать?!

— А что такого?

— Это, может быть, ее замучили! Она погибла!

— Она? Катеринушка? — Гошка смачно откусил яблоко. — Навряд ли…

— Сволочь!

Андрей яростно хлестнул Гошку газетой по губам. Желто-красный огрызок выскочил из пальцев и упал к ногам. Гошка сразу ответил взмахом кулака, но Андрей легко ушел от удара и врезал бы ему хорошим хуком в челюсть, если бы не Феликс. Тот крепко обхватил друга сзади:

— Вы что? На комсомольском активе! Позор!

— Пусти, Феликс! Это ж не хулиганская драка! Ты понимаешь сам.

Феликс понимал. Потом он даже написал хорошие стихи — «Яблоко раздора». Но в тот момент поступил правильно: райком — не место для кулачного боя.

Светает помаленьку. Кто-то, стараясь не очень стучать костылями, прошел в уборную. Другой вышел в парк покурить, слышно, как он кашляет. Скоро за стеной в местной кирхе ударит колокол. Звук у него постный, чахлый — не то что у русского. А уж с раскатистым перезвоном нескольких разновеликих колоколов и сравнивать нечего.