Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Ты читал программное воззвание КПГ от одиннадцатого июля?

— Нет, откуда же?

— Там изложена наша начальная практическая программа. Прежде всего — объединение антифашистских сил и создание демократических органов власти. Затем — постепенное восстановление хозяйственной жизни страны.

— Ну, и что удалось на деле?

— Мы уже создали антифашистский берлинский магистрат. В него вошли люди разных партий. Местные органы власти созданы и в наших провинциях, в округах — тоже преимущественно демократические. Берем в свои руки брошенные заводы и фабрики, правда, все они сильно разрушены. Готовим земельную реформу: хотим передать землю помещиков в руки тех, кто ее обрабатывает.

— Хорошо. Это похоже на то, что делалось у нас после Октябрьской революции.

— Похоже. Но и разница есть немалая. У вас в преобразованиях участвовало большинство народа. У нас только часть. Двенадцать лет фашизма со счетов не сбросишь. Теперь самая тяжелая работа — расчистка немецких мозгов.

Они присели на край нагретой солнцем каменной чаши. Андрей показал на золотую рыбку, затаившуюся в тени.

— Позабыл граф. Торопился очень.

— А золото и бриллианты, наверное, не позабыл. Такие, как он, все ценное увезли туда — на Запад.

Вернер рассказывал о стихийном «размежевании». Самые матерые фашисты и военные преступники бежали на Запад. Они опасались справедливого возмездия со стороны Советского Союза и рассчитывали на «понимание» у американцев и англичан. И напротив: немцы, пострадавшие от фашизма, в большинстве своем остались в Восточной Германии.

Поведал Вернер о том, как сотрудничают с Советской военной администрацией «активисты первого часа», какую огромную помощь получают они при восстановлении разрушенного городского хозяйства.

— Я познакомился с десятками советских офицеров. Они зачастую числятся в своих воинских частях, но работают у нас в Берлине как цивильные строители, механики, врачи, переводчики, даже знатоки искусства — помогают нам спасать и приводить в порядок музейные ценности.

— Уже до этого дошло?

— Ваши люди работают исключительно добросовестно и заинтересованно. Но притом — представляешь себе? — им приходится еще завоевывать доверие немцев! Доказывать нашим милым обывателям, что все делается им же на пользу. Есть такие, кто считает вас не освободителями, а покорителями!

— Для фашистов мы и были покорители. А для большинства немцев — избавители от чумы фашизма.

— Советских специалистов я считаю подвижниками, независимо от того, чем они занимаются. И слесаря, починившего котел в бане, и медсестру, которая лечит инвалидов бывшего вермахта, и музыканта, который играет вечерами в духовом оркестре, чтобы подбодрить приунывших берлинцев. Все они делают великое дело: помогают немцам избавиться от ложных представлений о советском народе, о вашей стране. Жаль, что сил и знаний у этих самоотверженных людей не всегда достаточно. Они обращаются к тому опыту, который накоплен в Советском Союзе, а он — скажу тебе, Андрей, с полной откровенностью — не всегда здесь пригоден: у большинства немцев не только другая идеология, но и совсем иные представления о многих конкретных вещах…

Палата встретила Андрея зловещим молчанием. Потом заклокотал Кравченко:

— Це була картына! Як он шмаровал з тем фрицом!

— Да-а! — подхватил Тюрин. — А ведь всю войну человек прошел! Видел своими глазами, что они у нас вытворяли!

— Половину роты у рейхстага оставил, — проскрипел из угла Рогозинский. — И сам чуть концы не отдал…

— Ось мий батько подывывся б, шо фрицами повешанный! Ось подывывся б!

— У Вернера отца тоже фашисты убили, — сердито ответил Андрей. — Еще раньше, чем твоего: в тридцать третьем.

— Сравнил!

— Отец у Вернера коммунист был. И сам он коммунист.

— Знаем мы этих коммунистов!

— Видно, не знаешь. Если бы сейчас поднять отца Вернера, он бы порадовался, что мы с его сыном так вот встретились — как друзья. Потому что он настоящий коммунист был — интернационалист. Не тебе чета.

— Ого! Советский коммунист, выходит, хуже немецкого?

За Андрея вступился капитан Володин:

— Что вы, товарищи! Вы, я смотрю, за войну основы марксизма подзабыли. Коммунист не может быть лучше или хуже в зависимости от национальности.

— Все коммунисты на планете — братья, — добавил Бугров с запалом. — Как бойцы одной роты.

— Куда загнул! — яростно выпалил из-под гипсового барабана Рогозинский. — Ты что ж, сравнишь ребят из твоей роты, которые тут схоронены… с этим?!

— Двуличный ты все-таки, Бугров! — пропел Тюрин.

— Я тоби в упор не бачу! — по-прокурорски заключил одноглазый Кравченко и повернулся к соседу спиной.

Упрямый хохол и в самом деле перестал замечать Бугрова. А когда его выписали из госпиталя, не подал Андрею даже руки на прощание.

Вернер навещал Андрея каждую неделю, рассказывал много интересного, например, о первых приказах СВАГ — Советской военной администрации в Германии, главноначальствующим которой назначен маршал Жуков.

Приказом номер два разрешено создавать в Советской зоне оккупации различные политические партии, профсоюзы и другие общественные организации, проводить публичные собрания, митинги и демонстрации, выпускать газеты и печатать книги. Одним словом, обеспечено свободное волеизъявление немецкого народа, созданы все условия для демократического переустройства всей жизни.

— Это полное доверие к прогрессивным силам нашего народа, — говорил Вернер, — оказано всего через месяц после окончания военных действий. Но мы оправдаем это доверие. Вот увидишь, Андрей, оправдаем!

Вернер подробно рассказал о концерте Краснознаменного ансамбля, который состоялся с самом центре Берлина, на площади между двумя разбомбленными соборами. На него собралось не менее ста тысяч берлинцев. Люди пришли со всех концов города, приехали из пригородов.

— Не для того, чтобы поразвлечься — нет! Чтобы поглядеть на вас, русских.

— И что? — полюбопытствовал Андрей. — Какими же мы показались берлинцам?

— Вы их потрясли! То, что произошло, похоже на библейское чудо. Попробуй себе представить: площадь, расчищенная среди руин, два обрушенных обгорелых собора вместо кулис. На эту «сцену» выходит хор людей, одетых в гимнастерки, — Краснознаменный ансамбль Александрова.

— Хотел бы я там быть!

— И грянула русская песня. Такая мощная и широкая, что может сравниться разве что с ливнем сказочной живой воды. И немцы поняли сразу: победа русских — это не страшно. Так может петь только очень добрый и великодушный народ. А когда солист ансамбля сладчайшим тенором вывел по-немецки строчку из бессмертной «Розочки» [31] Известная немецкая песня на слова Гете. стотысячная толпа берлинцев засветилась улыбками. Впервые после войны, впервые за много месяцев немцы… запели!