Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Берлина Бугров по существу еще не видел. Не считать же Берлином те несколько покалеченных улиц, по которым его рота пробивалась к рейхстагу. Да и ничего примечательного на них не было. А если и было, что могли они разглядеть в суматохе боя, в дыму и пыли?

Тихий пригород за стеной графского парка — с низенькими домишками, чахлыми садочками, с обшарпанной кирхой и щербатой мостовой — тоже, разумеется, не Берлин. Но все-таки в нем обитают «цивильные» немцы — то есть совсем другие, отличные от тех, что лупили в Бугрова из всех видов оружия. Их куда с большим основанием можно назвать «немецким народом». Надо бы рассмотреть их как следует, узнать получше их суть.

Однако как это сделать? Стена высокая, у ворот — постовой. Он выпускает только тех, кто предъявляет пропуск, подписанный главврачом. Бугрову такой пропуск дадут не скоро: рана в груди каверзная, заживает плохо. Правда, имеется другой способ: уговорить одного славянина из соседней палаты «махнуться» трофеями, дать ему мельхиоровый портсигар за полевой бинокль.

Удалось! Пряча громоздкую оптическую штуковину под халатом, Андрей пробрался на пыльный графский чердак. Глянул мельком на унылый пригород, потом стал рассматривать детальнее, по кварталам, особенно ближайшую к замку улицу.

Обнаружил, что мужское население в пригороде почти отсутствует. Лишь изредка шаркают по тротуарам хилые старики и шмыгают тонконогие мальчишки в коротких кожаных штанах. Минут через пятнадцать появился первый взрослый мужчина. Без руки. Бежевое пальто болталось на нем как чужое. Еще через несколько минут проехал на рычаговой коляске другой инвалид. Торопиться ему, судя по всему, некуда. На культях, прикрытых пледом, возлежит кошка. Вместо грелки, наверное.

Вышел на перекресток слепец с желтой повязкой на рукаве и с белой тросточкой. Постукивая впереди себя палкой, прошел шагов двадцать по тротуару, прислонился к стене и вытянул руку, прося подаяния. А вокруг — никого. Некому подавать.

«Так кончаются войны», — вспомнилась вдруг Андрею фраза из какого-то забытого романа.

В Берлине выходит газета «Tägliche Rundschau». Иногда она попадает в госпиталь — ее приносят военврачи, которые квартируют в городе. Бугров каждый номер прочитывает от первой до последней строчки. По репортажам и заметкам видно: оживает понемногу Берлин, пущен уже водопровод, кое-где включена газовая сеть, пошел трамвай, задымили бани, выдали первую продукцию три небольшие фабрики. Все это помогли наладить и восстановить советские солдаты. Они пашут брошенные земли юнкеров и кулаков, засевают пашню русской рожью и украинской пшеницей. Не для себя сеют — для немцев, для вчерашних врагов, чтобы не голодали те с приходом зимы. Бывало ли такое в мировой истории? Навряд ли!

Оторванные войной от любимого труда, крестьяне пашут в охотку и чужую землю. Но как бы они пахали свою! Тоскуют они по родным местам, по женам и ребятишкам, оставшимся на Рязанщине и Тамбовщине, на Витебщине и Полтавщине! Как ждут там кормильцев, ставших заступниками на несколько долгих лет! Там, дома, тоже весна, земля просит заботливых рук…

По окрестным лесам еще бродят вооруженные «вервольфы». Они подстерегают и убивают поодиночке советских солдат и офицеров. А недавно растерзали молоденькую медсестру из госпиталя. Эта весть вызвала взрыв ярости. Еще немного — и подлечившиеся воины из графского замка черт знает что натворили бы в тихом пригороде! Еле удалось удержать.

Где-то притаились крупные банды, прячут оружие, взрывчатку, патроны — ждут своего часа. Несколько таких тайников вскрыли сами немцы. Об этом Бугров прочитал в той же «Tägliche Rundschau». В стычках погибли и были ранены немецкие коммунисты.

Андрей сразу подумал о Вернере Бауэре. Он и ему подобные, конечно же, не сидят сложа руки. А тут еще со своего чердачного НП увидел он в бинокль занятную картину: худющая пегая кляча тащит повозку, по краям ее прибиты две жерди и растянута половинка простыни, на которой красными буквами написано: «МЫ НАЧИНАЕМ НОВУЮ ЖИЗНЬ! КТО С НАМИ?»

За телегой шагает парень с перевязанной головой и несколько подростков с лопатами, кирками и ломами на плечах. Лица издалека не разглядишь. Может быть, тот немец с перевязанной головой — Вернер Бауэр? Если он уцелел во время боев за Берлин, то уж наверняка сейчас среди тех, кто начинает новую жизнь, среди «активистов первого часа», как их здесь называют.

Вот бы разыскать его!

У Вернер а нет никакого адреса, он сам говорил об этом, когда добирались от Бранденбурга до Берлина. Отца убили еще в тридцать третьем после поджога рейхстага. Тогда начались повальные аресты и дикие расправы с коммунистами. Самых активных рабочих гитлеровские бандиты подстерегали в глухих местах, налетали скопом на одного, забивали и затаптывали до смерти. Отца Вернера нашли искалеченным в смотровом колодце, вскоре он умер. А мать, старшая сестра и маленький племянник погибли при бомбежке Берлина в сорок четвертом. Так что ни родных, ни дома у Вернера не осталось.

Андрею вспомнилось, как госпитальный фельдшер Киселев рассказывал однажды, что видел в Берлине обломок стены, на которой немцы наклеивают бумажки с сообщениями: я, мол, такой-то, ищу такого-то, временно проживаю там-то или приду на встречу туда-то. Может, так и сделать? Написать по-немецки обращение к Вернеру, а Киселев его пришпилит к афишной стенке?

Шансов маловато, но вдруг бездомный берлинец все-таки прочтет? Или кто-нибудь из его знакомых сообщит ему, Вернеру, что некий Андрей хотел бы с ним повидаться…

В Берлине произошло крупное событие. В начале июля в соответствии с договоренностью об управлении четырьмя зонами оккупации западную часть города заняли гарнизоны трех союзных держав: США, Англии и Франции.

Это известие вызвало в госпитале едкие высказывания и шуточки в адрес «союзничков», которые Берлин не брали, а на постой напросились и вообще большие охотники на чужом горбу в рай ездить.

Последствия этих перемен сказались довольно скоро. Западные оккупационные власти стали наводить свои порядки, весьма отличные от тех, что были в советской зоне. В их секторах взбурлила чудовищная спекуляция, смыкавшаяся с прямым надувательством и ограблением немецкого населения. Были пущены в оборот большие массы залежалого продовольствия, которое обменивалось на драгоценности, антикварии и произведения искусства. Самый крупный «черный рынок» возник в английском секторе, неподалеку от рейхстага, где два месяца назад шли кровопролитные бои. «Рейхстаговка», как ее окрестили, кишела делягами и спекулянтами самого гнусного пошиба, сюда устремлялись мошенники не только из Берлина, но и из других городов. И здесь же, наряду с уголовниками, делали свой «гешефт» американские и английские военнослужащие, нередко офицеры и начальники оккупационных служб.