Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Где ты живешь теперь? — спросил Андрей своего друга в конце беседы.

— Стыдно сказать. В шикарной трехкомнатной квартире.

— «Оккупировал» особняк сбежавшего нациста?

— Нет, это квартира моей жены.

— Ты женат? Когда ж успел?

— Уже целый месяц. Но мы еще не оформились, негде зарегистрировать брак.

— А кто твоя жена?

— Ее отец известный врач, у него еще до войны была своя хирургическая клиника. Но мы с Эвой вместе боролись в подполье.

— А ее отец?

— Как тебе сказать?.. С фашистами он особенно не якшался, но в тюрьму я попал все-таки из-за него.

— Хорош тестюшко!

— Эва стала пропадать из дома. Ее отцу сказали, что у нее завелся ухажер. Чтобы выследить нас, профессор нанял частного сыщика. А тот, разумеется, был связан с гестапо. Никаких фактов у них не было, но что-то, видно, показалось подозрительным. Меня бросили в бранденбургскую политическую тюрьму, где сидели видные люди нашей партии. Для начинающего, как я, это, разумеется, была честь не по заслугам. Но и ловушка. Они решили использовать меня как подсадную утку.

Опустив руки в каменную чашу, Вернер зачерпнул воды, плеснул на лицо.

— Я стал изображать из себя простачка. Мол, недалекий парень, к политике не причастен, страдаю исключительно из-за роковой любви к дочери богача. Но требовалось сообщить товарищам, что я как связной не провалился: все в полном порядке. Когда повели на допрос и конвоир шибанул меня в бок прикладом, я закричал: «Что вы меня бьете? Я ничего не знаю, и вы ничего не знаете! Наговариваете только напраслину!» В ближайших камерах услышали, передали мои слова на волю — связь работала четко. Но тюремщики тоже не дураки. Меня отделали так, что я три дня себя не помнил…

Рассказ заметно утомил Вернера. Лицо его побледнело.

— Ты плохо себя чувствуешь? — участливо спросил Андрей.

— Плоховато. Мало сплю.

— Много забот?

— Хватает. У нас, по сути, началась гражданская война. В особой форме, в особых условиях… Мне пора. Проводи меня до ворот.

Они пошли вдоль темноводного ручья, перешли по мостику.

— Ты помнишь, я просил тебя узнать про одну женщину?

— Про твою учительницу, Катрин Райнер?

— Да. И про ее сына Бруно.

— Извини, пока ничего не узнал. Не думай, что это просто. Таких мы потеряли тысячи… Многие пропали бесследно…

К появлениям Вернера в госпитале начали относиться спокойнее. И однажды, в августе, когда Андрей, по обыкновению, проводил друга до ворот, к нему подошла целая группа выздоравливающих офицеров. Стали расспрашивать о немцах: что они думают о подписанном в Потсдаме соглашении?

Со слов Вернера для большинства немцев соглашение много лучше, чем они ожидали: плата за ущерб, нанесенный другим народам, могла быть значительно более высокой. А главное, конечно, то, что советским представителям удалось все-таки предотвратить расчленение страны на несколько частей, как предлагали западные союзники.

— Германия остается пока разделенной на четыре оккупационных зоны, — продолжал» Бугров, — но это временно. Потом должно произойти объединение страны. «На демократической основе», как сказано в документе.

В свое время Вернер обратил внимание Андрея именно на эти слова:

— «Демократия» слово коварное. Для нас с тобой оно означает одно, а для западных политиков — совсем другое. В трех своих оккупационных зонах они постараются установить такую «демократию», от которой прогрессивным немцам не поздоровится.

— Вот тут немецкий народ и должен сказать свое слово, — возразил Андрей. — Вы не должны бездействовать в такой обстановке.

— Мы и не бездействуем. В западных зонах оккупации немецкие коммунисты тоже работают активно. Вместе с ними прозревшие социал-демократы и просто порядочные люди, которые хотят серьезного обновления Германии. Но англо-американские доброхоты этого не хотят. И уже привлекают к себе на службу правых социал-демократов. Среди этих беспринципных трепачей всегда находились усердные прислужники капитала. Должен тебе сказать откровенно, мы их побаиваемся больше, чем открытых врагов.

— Тридцать лет назад Эберт, Шейдеман и Носке предали ноябрьскую революцию. Неужели история повторится?

— В июньском воззвании КПГ, о котором я тебе говорил, записано: «Не повторить ошибок 1918 года». Мы сделаем все, чтобы их не повторить. Нам здесь будет легче, чем там, на Рейне. Там реставраторов прошлого подпирают оккупационные власти. Особенно старается «демократическая» Америка. Из кожи вон лезет!

В середине августа Бугрова выписали наконец из госпиталя. Накануне у него в последний раз побывал Вернер. Обещал прийти на вокзал — проводить.

— Хорошо, что успеваю. Через два дня мы едем бригадой в округ Коттбус. Надо налаживать снабжение Берлина углем. Люди сидят без света, машинам не хватает энергии, зима не за горами — понадобится много топлива. А тут диверсии… Крупную электростанцию подорвали недавно.

— Кто?

— Известно кто — «они».

— Фашисты?

— Нет, представь себе, «патриоты». Таковыми они себя считают. Мы, по их словам, стараемся для Кремля, а они — для Германии!

Бугров выругался по-русски, не перевод Вернеру не потребовался.

Помолчав немного, Вернер сказал:

— У меня для тебя невеселая новость…

— Катрин Райнер? — помрачнел Андрей.

— Бруно. Он, вероятно, погиб в концлагере. Один человек мне рассказывал. Он находился там вместе с Бруно. А про учительницу твою ничего не слыхать…

— Тоже, наверно, погибла…

— Не исключено. Уцелеть было мало шансов.

Выписанных из госпиталя и комиссованных вчистую привозили обычно на вокзал к самому отходу поезда. Делалось это во избежание ЧП. А они случались: как можно ехать домой, не простившись с боевыми друзьями? Демобилизованные офицеры находили свою родную часть, и там возгорался прощальный пир. В одном полку в честь отъезжающего ветерана устроили салют из всех видов оружия, включая танковую пушку.

У Бугрова фронтовых друзей в Берлине не осталось. Последние солдаты его роты, подлеченные в госпиталях, были отправлены в Россию. Но с товарищами по палате Андрей простился как положено. Раздобыл с помощью военфельдшера литровую бутыль чистого спирта, белого диетического хлеба, американских консервов, немного луку и позвал всех к каменной чаше с золотой рыбкой, где был устроен прощальный стол.

Разбавляя спирт водою из чаши, выпили понемногу, закусили. Приятели пожелали Андрею, как водится, получше устроиться на гражданке, обзавестись красивой доброй женой и полдюжиной ребятишек.

Не пивший никогда, но больше всех погрустневший капитан Володин сказал Бугрову:

— Вам учиться надо, Андрей. У вас хорошие задатки. Если зароете свой талант — потом себе не простите.