Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Сегодня картина подсвечена розовым — над лесом за Мюгельзее медленно поднимается солнце. Ему удалось пробиться сквозь пелену низких облаков, тумана и буроугольного дыма, запахом которого густо пропитаны берлинские окраины. Чаще же эта картина в такое время бывает сизоватого тона.

В питомнике для служебных собак завыли голодные овчарки. Они всегда воют перед кормежкой. Теперь к этим тоскливым звукам Бугров относится спокойно, но вначале ему было не по себе. Так же, как от того, что поселился он в бывшем особняке эсэсовца.

Ко всему привыкает человек. Теперь даже мимо «Дома, где кончилась война» Андрей проезжает на машине без особых волнений: это стало для него будничным делом. Рядом с историческим Домом находится гараж, где он оставляет на ночь свою «Победу», а утром приходит туда пораньше, чтобы помыть ее, разогреть мотор, коли холодно, заправить бензином, подлить водички в радиатор. Впереди день, полный забот.

И только вечером, устроив снова машину на ночлег, останавливается иногда Бугров у оградки, смотрит, как дремлют на гранитных постаментах товарищи его боевой юности — танки, самоходки, орудия разных калибров.

Накрапывает довольно частый в Берлине занудливый дождик. Изредка пройдет человек в полутьме, в зеленоватом газовом освещении фонарей. И опять тихо, сыро, печально…

«Прикорнули, кореши, — беззвучно говорит Бугров. — Совсем тихие вы стали, скромные такие, музейные. Поливают вас дожди, секут вас порывистые ветры, прилетающие с северных морей, ржавеете вы потихонечку, стареете. Может быть, кое-кому и невдомек, какими громкими и грозными были вы семь лет назад…»

Иногда Бугров думает на другой лад:

«Чудно все же! Вот он — «Дом, где кончилась война». Кто из нас, миллионов солдат, мог знать наперед, где именно она кончится? Вообразить себе обыкновенный трехэтажный дом под крышей, где будет поставлена последняя точка? Никто! Не было таких ясновидцев даже среди генералов. Да что там генералы — сам Верховный не знал наперед про этот трехэтажный карлсхорстский дом!

А он существовал. Пробил час — рухнули последние цитадели Гитлера, сыграли «хенде хох» последние фашистские фанатики, вошли в эту дверь победители и свершился исторический акт — полная и безоговорочная капитуляция рейха!»

По рассказам лихих военных корреспондентов Бугров довольно живо представляет себе, как происходило подписание исторического документа. Около Дома, несмотря на то что война кончилась, стояли часовые в полном боевом снаряжении: с автоматами, гранатами, малыми саперными лопатками и скатками через плечо. От них еще пахло войной, долгими дорогами от Москвы до Берлина, и это должны были почувствовать западные участники заключительной церемонии.

В большом зале Дома выставлены флаги СССР, США, Англии и Франции, в центре длинный стол, покрытый темно-зеленым сукном. Его густо окружают знаменитые генералы, а на самом главном месте сидит он — маршал Жуков, живая легенда и кумир фронтовиков: крепко сбитый, излучающий несокрушимую победную энергию и безграничное мужество.

Привезли откуда-то помятого, посеревшего лицом Кейтеля и еще двух представителей опрокинутого рейха. Настроение у них, естественно, ниже кислого. К тому же после долгого сидения под землей они впервые увидели, что стало с Берлином, и, может быть, впервые подумали о своей ответственности за неизмеримое зло, причиненное немецкому народу.

Жуков не посадил, разумеется, гитлеровцев за один стол с победителями. Подписание военной капитуляции — не то что протокольные дипломатические акты. Там, случается, заклятые враги сидят за одним столом да еще и улыбаются друг дружке. У военных людей проще и честнее. Все сидят по своим местам. Кейтель — побежденный, капитулянт, его место в сторонке за невзрачным столиком, на каких обычно стоят графины с водой. «Jedem das Seine» [32] «Каждому свое» — эти слова писали фашисты на воротах концлагерей, где томились и погибали лучшие люди Германии и стран, оккупированных гитлеровцами. , — как говорилось в рухнувшем рейхе.

Фельдмаршал пыжится из последних сил, изображая прусскую надменность: строго поджимает губы, многозначительно поскребывает мизинцем щеточку усов под носом, манипулирует маршальским жезлом и — уж совсем некстати — подбоченивается.

Кейтелю подносят акт безоговорочной капитуляции. Он с важным видом вставляет монокль под седую лохматую бровь, снимает серую замшевую перчатку, берет ручку, чтобы подписать бумагу… И вдруг — «O mein Gott!» [33] О боже!

По зеленому сукну, словно по травке-муравке, шагают пыльные, изрядно поношенные русские сапоги!

Дерзкого фоторепортера, разумеется, мгновенно стаскивают со стола. Кто-то из расторопных штабистов дает ему походя по шее. Но парень свое дело сделал: исторический момент увековечен!

Если верить журналистским байкам, снимок через три часа был в Москве. Воистину неисповедимы пути рыцарей прессы, и спустя годы никто уж не разберет, где правда, а где легенда!

В этом же скромном трехэтажном здании произошло в 1949 году другое историческое событие. Через три дня после провозглашения Германской Демократической Республики главноначальствующий СВАГ [34] СВАГ — Советская военная администрация в Германии. генерал армии В. И. Чуйков принял здесь президента временной Народной палаты и премьер-министра Отто Гротеволя, которому палата поручила сформировать правительство ГДР. От имени Советского правительства герой Сталинграда Чуйков передал функции СВАГ законным представителям рабоче-крестьянской власти.

15 октября 1949 года Советское правительство первым в мире признало Германскую Демократическую Республику. СССР и ГДР обменялись дипломатическими миссиями.

Синичка улетела куда-то. Утренние газеты обеих Германий и Западного Берлина просмотрены. Отработанные валяются на ковре вокруг письменного стола. Пяток нужных газет с карандашными пометками лежит на кресле у радиоприемника. Красно-синими стрелками и кружками на полях они напоминают военные тактические карты.

Почта в Карлсхорсте стала работать лучше. Первую пачку газет она доставляет на корпункт утром, вторую — вместе с журналами, деловыми письмами и всякого рода информационными вестниками — к полудню. Дневную порцию Бугров поглощает в среднем темпе, но по утренним газетным полосам скачет бешеным аллюром, срубая на скаку то, что необходимо для номера, который спешно рождается в Москве. Там время, по сравнению с берлинским, отсчитывается на два часа раньше.

Телефон на столе звонит ровно в восемь. Шутливое приветствие старшей стенографистке, несколько слов задерганному дежурному отдела, и вот уже он диктует свой ежедневный кусок. Чаще всего это оперативная информация, реже незамысловатый репортажик строк на полтораста, еще реже — политический комментарий, заготовленный с вечера и доработанный утром после просмотра газет.