Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Да и на работе, если приглядеться, не коммунист Поздняков. Скорее прагматист: что мне выгодно, то и хорошо, то и правильно…

Анечку увидел Андрей только осенью, на торжественном приеме в честь 35-й годовщины Октября. Для Бугрова это был первый в жизни официальный прием, куда он был приглашен наряду с людьми известными и занимающими высокое положение.

Кроме немецких государственных деятелей и видных творцов культуры, в гости пожаловали представители нескольких восточноевропейских стран, признавших уже официально Германскую Демократическую Республику. При входе в банкетный зал гостей встречали глава дипломатического представительства СССР, председатель Советской Контрольной Комиссии, а также более десятка главных советников. Среди них находились прославленные советские генералы, известные дипломаты и политработники. Гости поздравляли хозяев с праздником Великой революции и проходили через высокие двери к накрытым длинным столам, густо уставленным разнообразными закусками. Андрей был потрясен этим изобилием и красотой сервировки. Ничего подобного он никогда в жизни не видел.

Согласно этикету, все собравшиеся ждали президента немецкого государства рабочих и крестьян, старого коммуниста Вильгельма Пика. Так продолжалось минут десять. В зале тихо беседовали, обменивались последними новостями, раскланивались.

Но вот зазвучал государственный гимн ГДР — гости разом примолкли, приосанились, замерли. Восьмидесятилетний президент — седой, рабочего сложения человек — шел сквозь толпу величаво и просто. Он здоровался с десятками знакомых людей, крепко пожимал руки близким товарищам, Бугрову тоже улыбнулся, как своему знакомцу, хотя видел его впервые.

Последовали две речи: на русском — председателя ССК и на немецком — президента ГДР. Они вызвали продолжительные, но деликатные аплодисменты. И уже после этого гости стали выпивать и закусывать.

Андрей сразу подойти к столу постеснялся. Закуска хоть и отменная, но это ж не самое главное тут! Он во все глаза смотрел на Вильгельма Пика, Отто Гротеволя, Вальтера Ульбрихта и других государственных деятелей, о которых прежде только читал в газетах. Они беседовали с Чуйковым, Ильичевым, Семеновым, с окружившими их советскими товарищами. С радостью отметил Андрей, как уважительно разговаривал Вильгельм Пик с советником Паленых.

Гордый этим открытием, Бугров стал осторожно протискиваться сквозь толпу закусывающих к дверям на выход: поужинать можно и дома, а заодно послушать по радио праздничный концерт из Москвы. Но выбраться из толпы оказалось непросто, приходилось здороваться со знакомыми, останавливаться хотя бы на полминуты: поговорить, произнести, согласно этикету, подобающие слова про погоду и здоровье.

Пробился с трудом почти до дверей, но тут как раз наткнулся на милейшего Хворостинкина. Обрадовавшись, Касьяныч предложил хлопнуть стопочку за праздник; проворно нырнул к столу, накидал на большую плоскую тарелку фунта полтора колбасы и хлеба, поставил на нее же две рюмки водки и вернулся к Бугрову с таким видом, будто собирался вручить ему профсоюзную премию.

Поздравили друг друга, выпили, закусили.

— Ты, я смотрю, не освоил еще тактику наступления? — пошутил Хворостинкин. — Тут ведь чуть зазеваешься — уйдешь несолоно хлебавши.

— Да уж… — пробормотал Андрей. — Быстрота и натиск.

— Минуточку! — Касьяныч заговорщически поднял короткий и толстый перст. — Сейчас промыслю пивка.

Он подмигнул Андрею и опять исчез в толпе именитых гостей.

Андрей хотел поставить на угол стола опустевшую тарелку и уйти, но, подняв глаза к зеркалу, висевшему наклонно на стене, увидел… лицо Анечки!

Она тоже заметила Андрея, замерла, неловко повернув шею с большим малиновым кулоном на золотой цепочке. Сердце Андрея сжалось — ему вспомнилась наивная припевочка: «Малиновый беретик — лисичкин воротник…» Где он теперь, этот скромный беретик? Куда заброшен? Где милое поношенное пальтишко?

И глаза у нее не такие, как прежде, — печальные, с затаенной болью…

Забыв про Хворостинкина, Андрей пошел к дверям. Спустился по мраморной лестнице, вышел на Унтер-ден-Линден, побрел, сам не зная куда.

Прав был морячок Танцюра! Анечка несчастлива с Гошкой, и в ответе за это он, Андрей Бугров. Не смог удержать, уступил негодяю. А ведь было, было у них настоящее счастье — там, в золотом осеннем лесу. Летели они с Анечкой, держась за руки, в дивную бесконечную сказку…

Надо было крепче тогда держать ее за руку. Так крепко, чтобы никто в мире не отнял ее!

На Унтер-ден-Линден пустынно. Блестят мокрые тротуары, в них кое-где отражаются зеленоватые пятна света от газовых фонарей. И град сыплется с неба зеленоватый… А впереди слабо освещенные Бранденбургские ворота. За ними Западный Берлин. Там, во тьме Тиргартена, в холодной мокрой земле лежат семнадцать солдат его роты. И Феликс… Словно крупной солдатской солью, осыпана градом их братская могила…

Прошел под высокой аркой Бранденбургских ворот. По бокам широкой аллеи ветер раскачивает безлистые деревья. Справа во тьме чернеет рейхстаг — затихший, мертвый, чем-то еще угрожающий.

Шквалом ударил зеленоватый град. Распахнул легкий плащ, забросил на плечо галстук, больно ударил по щекам. Бей крепче! Крепче!..

Советник Кыртиков пил свой обязательный послеобеденный стакан чая. Обтянутое кителем рыхлое тельце его покоилось в мягком замшевом кресле табачного цвета, и в целом все воспринималось издали как нечто странное с шестью ногами.

Советник не изменил вальяжной позы после того, как перед ним появился вызванный журналист. Только повел глазами и небрежно указал на стул для посетителей, стоявший сбоку от стола. Не спеша отпил еще несколько глотков, хрупая крохотками сахара и сладко причмокивая.

— Так вот ты какой… Бугров, — начал наконец, Викентий Иннокентьевич, отодвигая стакан в тяжелом серебряном подстаканнике и доставая из галифе шелковый носовой платок. — А то я смотрю, появился в газете… цеце… некий новый берлинский собкор. Думаю себе… уж не тот ли Бугров, что у нас в области… це-це… элеватором заведовал. До войны еще…

Кыртиков утирал платком одутловатое лицо, а студенистые липкие глазки меж тем продолжали делать свое дело — оценивали и определяли: хитер журналист или прост, трусоват или не очень.

— М-да… Газетку вашу почитываю регулярно, это входит в мои обязанности. Интересуюсь, что она публикует про ГДР, особенно если не ТАСС сообщает, а пишет собственный корреспондент под собственную, так сказать, ответственность…

Кыртиков многозначительно умолк. Бугров понимал, что это всего лишь «увертюра».

— М-да… В последнее время некий флюсик в ваших писаниях замечается, — Кыртиков почему-то перешел на «вы».