Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Инструмент, однако, принял с признательностью:

— Я еще не успел купить все необходимое для сада…

— Разумеется, разумеется, — отвечал Мельхиор. — Инвентарь приобретается не сразу. Постепенно — одно за другим. Так же и сад вырастает. Я создал свой сад за семь лет.

«Создал! — усмехнулся про себя Бугров. — Бог создал Землю, Бисмарк Германию, а Мельхиор Шульце свой густоунавоженный доходный сад. Чего бы ты создал, Besserwisser [61] Besserwisser — так немцы называют человека, полагающего, что он всегда и все знает лучше других. , если бы майор Птаха по простоте своей не облагодетельствовал тебя этой землицей?»

Загнутые вилы оказались штуковиной весьма удобной. Андрей быстро приноровился к ним, и работа пошла значительно быстрее. Жаль, что не знал он прежде о таком полезном изобретении.

Теперь он стал внимательнее приглядываться к «веркцойгам» Шульце — к садовым инструментам, которыми работал сосед. Удивлялся, что в России до некоторых еще не додумались. Разнотипные садовые ножницы, например, или всевозможные скребки для пропалывания сорняков вокруг стволов фруктовых деревьев. Очень толковые вещи: не нужно гнуть спину и КПД выше.

Однако не все хитроумные «веркцойги» показались Андрею нужными и необходимыми. От некоторых можно отказаться — удобнее действовать обычной лопатой или топором. Но, наверное, это для русского. А для немца все-таки лучше использовать специнструмент.

Что и говорить, у русских в работе есть свои положительные качества, теперь Бугрову это видно особенно отчетливо. Русский человек бывает тяжел на подъем, начинает работу вроде бы с ленцой, но как разойдется — не остановишь. Он способен на труд вдохновенный, радостный, до самозабвения.

Андрею Бугрову этот радостный, праздничный труд вполне доступен. Он русский человек. Растет пирамида вырубленных шашек дерна, очищенная почва уже занимает больше половины сада. Еще несколько рывков — и победа!

Но… экая досада! Хитроумные немецкие вилы не выдержали — хряснули! Отломилось два зубца.

Заметив, что взмокший сосед с озадаченным видом рассматривает сломанный «веркцойг», Шульце незамедлительно отреагировал. Не спрашивая на этот раз разрешения — как человек, действующий по закону, — прошел он на половину Бугрова и строго, как у провинившегося школьника, взял из рук Андрея держак с остатком железяки. Повертел его так и сяк, осуждающе покачал головой и с точностью до пфеннига определил причиненный ему, Мельхиору Шульце, убыток.

Андрей спросил, где можно купить новые вилы, вскочил в свою машину, стоявшую около дома, и через полчаса привез два новеньких «веркцойга» — один для соседа, другой для себя.

Старик удивился такой скоропалительности, придирчиво осмотрел новый инструмент, постучал по нему молотком, одобрил и тут же — опять-таки с точностью до пфеннига! — отсчитал соседу разницу. Ведь сломанные вилы были на тридцать пять процентов амортизированы самим владельцем.

Как Мельхиор определил, что именно на тридцать пять, а не на тридцать или сорок, — один Gott [62] Der Gott — бог. немецкий ведает!

Вечером, накануне выходного дня, в телефонной трубке раздался благородный оперный бас:

— Здоров ли князь?

— Здоров поке-е-еда, — тоже «по-оперному» дребезжащим тенорком пропел Андрей.

— Не навестишь ли попросту соседа? — в рифму вопросил Кондрат Тимофеевич.

— А повод есть? — продолжал «буриме» корреспондент.

— Чего еще, а это вмиг найдется.

— Ну что ж? Тогда, видать, придется…

— Спеши! Раздавим граммов двести.

— Спешу! В аду гореть нам вместе.

— Вдвоем теплей. И захвати огурчик.

Андрей пошевелил губами, но рифмы сразу подобрать не смог.

— Ха-ха-ха! — по-шаляпински захохотал советник. — Проиграл, журналист! Продул, Влас Дорошевич! И кому? Экономисту! Опростоволосился! Ха-ха-ха!

Ну голосина! Ему бы заглавные партии в героических операх петь. И голос, и темперамент, и фигура статная — все подходит. И обожженное лицо не помешало бы: театральным гримерам сделать лицо красивым легче, чем хирургам — с помощью податливой гуммозы, разноцветной пасты, накладной бороды и усов.

Мог вполне Кондрат Паленых пойти в оперу, а пошел в политэкономию. Понял, что на этом поприще он сможет послужить Отечеству с большей пользой.

Бугров радуется тому, что столь интересный и значительный человек проникся к нему дружеской теплотой, выделив его, скромного начинающего журналиста, из всей пишущей берлинской братии. Конечно, в их сближении сыграло немалую роль то, что оба они прошли войну, а также некоторое сходство в их довоенной жизни. Отец Кондрата Тимофеевича, как Иван Бугров, рубился в гражданскую войну с беляками. Как и для Андрея, остались навсегда для Кондрата священными реликвиями отцова красноармейская суконная «репка» с красной звездой, шинель с малиновыми «разговорами» и острая шашка с медной черно-желтой насечкой на рукояти.

Позже служил Тимофей Паленых на заставе в пограничном тогда Минске. Обстановка была тревожной, белогвардейцы, засевшие в панской Польше, использовали западную границу для постоянных вылазок и провокаций.

Как-то осенним вечером десятилетний Кондратик играл с отцом в шашки. Доска была самодельная: фанерка разрисована чернилами, шашки напилены из круглой палки. За темными окнами бушевало ненастье. Внезапно жахнул выстрел, зазвенело разбитое окно, и простреленная чубатая голова отца стала рывками клониться к клетчатой доске. Красная горячая струйка потекла на голые озябшие коленки мальчишки…

Этого, кроме Андрея, никому не рассказывал Паленых в Берлине. И Андрей в свою очередь рассказал Кондрату о себе все. Теперь, после письма, полученного недавно от Опанаса Танцюры, он может не скрывать, не таить правду о своем отце.

Однорукий морячок Танцюра не забыл студенческой дружбы. Работает в Москве, в Министерстве иностранных дел. Все, что удалось ему узнать об Иване Бугрове, он сообщил Андрею в Берлин:

«В тех местах, на Смоленщине, где партизанил твой батька, люди его долго не забудут. Там уже про Ивана Бугрова ходят легенды. Но в основе их, видно, много настоящего. Отчаянной храбрости был Козак Крючков. Положил немало фашистов, оставленных в тыловом гарнизоне. Они думали, что орудует целый отряд. Провели против него крупную карательную операцию с собаками и прожекторами, минометами и пулеметами. Убили героя где-то в лесу, но как было дело, пока никто толком не знает.

Когда приедешь из Берлина в отпуск, я подробно расскажу тебе, куда надо ехать, с какими людьми там встретиться…»

Живет Кондрат Тимофеевич в небольшом карлсхорстском особнячке — в том самом, в котором весной сорок пятого жили военные переводчики. Именно сюда принесли закопченную челюсть Гитлера, найденную среди головешек рейхсканцелярии. Подлинность челюсти — по протезам, мостам и пломбам — подтвердил личный дантист фюрера.