Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Подневольного человека легко замучить непосильным трудом, это известно со времен рабовладельческих царств. Но фашисты убивали трудом бессмысленным. Чтобы прежде чем уничтожить, отупить и унизить человека.

Долгими часами вертели изможденные узники бесполезное колесо, переносили с места на место тяжести, воду, снег. Часами шагали по кругу в новых солдатских ботинках с мешком песка за спиной. Двадцать, тридцать, сорок километров без отдыха… Круг выложен различными образцами дорожного покрытия — булыжник, песок, брусчатка, асфальт и бетон. Считалось, что узники «испытывают» прочность обуви для солдат вермахта. В действительности испытывали на прочность самих кацетников, среди которых большинство составляли немецкие коммунисты. Прочность оказалась несокрушимой. Толстые подкованные подметки стирались и отлетали, загнанные насмерть заключенные падали, но стонов и мольбы о пощаде палачи не слышали…

Когда началась вторая мировая война, в Заксенхаузен стали привозить антифашистов из других стран. Для изощренных пыток палачам не хватало времени — они наладили скоростное массовое убийство. Пять печей крематория работали по цикличному графику.

Голодали в лагере все, но советских узников морили голодом наособицу. Им давали половину мизерной лагерной пайки эрзацхлеба, а остатки баланды из гнилой свеклы при раздаче будто бы невзначай нередко выливали из бачка на землю.

В интернациональный лагерный комитет входили немец Эрнст Шнеллер, чех Антонин Запотоцкий, поляк Вишневский, русский генерал Зотов, еще несколько человек. Комитет принял решение спасать советских людей. Аргументация комитета была предельно проста: «Спасти нас может только Красная Армия. Потому и наш долг — спасать советских людей».

Каждый коммунист Заксенхаузена ежедневно отщипывал от своего крохотного пайка кусочек хлеба с мизинец. Это был партийный взнос. Не нашлось ни одного среди самых голодных и слабых, даже среди обреченных дистрофиков, кто отказался бы внести свой партийный взнос хлебом.

У фургона, на котором привозили хлеб в лагерь, сделали двойное дно. В русский блок стали попадать ежедневно десять буханок сверх голодной нормы. Это удавалось несколько недель. Рискованной операцией занимался лучший конспиратор — Стани Мерчински. Но он знал, что при всей осторожности долго так продержаться не сможет, знал наперед, чем это кончится…

Его подвесили к потолку на вывернутых руках. Хлестали железными прутьями сначала по ребрам, потом по лицу. Вышибли передние зубы, перебили нос, выбили глаз… Когда сбросили с крюка на землю, он уже ничего не чувствовал…

Стани пришлось прервать рассказ: к воротам подошла еще одна группа экскурсантов-школьников. С рюкзаками за спиной ребята идут из Левенталя в Берлин турпоходом. Бугров присоединился к ним, чтобы понаблюдать, как они будут слушать рассказ Стани. Пока они не знают, что их гид десять лет мучился в Заксенхаузене, что у него железный корсет, стягивающий перебитый позвоночник. Не замечают даже, что один глаз у Стани стеклянный, что руки его после пыток дрожат неудержимой мелкой дрожью. Все это они заметят, быть может, когда услышат его рассказ о партийном взносе хлебом…

Все заметили, милые! Лица стали серьезны. Притихшие, проходят они через вторые ворота, под которыми обозначено место виселицы. Они никогда не забудут этой плиты — на нее один за другим ложатся полевые цветы, собранные по дороге в полях и перелесках… Еще цветы — на то место, где стреляли узникам в затылок…

Где их травили газом…

Где умерщвляли медицинским шприцем…

Не хватило цветов: не знали юные паломники из Левенталя, что способов убить человека очень много.

К печи, где сжигали тела убитых, легла только одна маленькая голубая незабудка — Vergissmeinnicht [70] «Не забудь меня» — название цветка по-немецки. .

На обратном пути через парк Андрей и Стани успели познакомиться ближе. Подошли к крохотному домику с тремя окошечками. Там гостя приветливо встретила жена Стани, молодая еще, симпатичная женщина с простым добрым лицом, и две похожие на нее девчушки шести и трех лет. Представив свою «женскую команду», хозяин доверительно сообщил Андрею:

— Теперь ждем сынишку.

Он нежно погладил жену по фартуку, обтянувшему круглый живот:

— Нашей республике нужно побольше мальчиков — строителей и воинов. Не подкачаешь, жена?

Женщина засмущалась, ушла на кухню.

— Она у меня хорошая, — сказал Стани. — Настоящая, верная подруга. А что Вернер? Все еще мучается со своей Эвой?

— Кажется, разошлись.

— Посмотрим. Они раз пять расходились. Все дело в том, что они, черти, любят друг друга! А это такая загвоздка!

Выпили пива, закусили, жена Стани ушла с девчушками погулять в парк.

— Так тебя интересует судьба Бруно Райнера?

— Да.

— Он был здесь в сорок четвертом и в начале сорок пятого. Хорошо помогал подпольному комитету. Мы потеряли из виду друг друга, когда я после пытки попал в барак подыхающих. В апреле сорок пятого здоровых узников колоннами фашисты погнали к морю, чтобы всех утопить и так устранить следы своих преступлений. А нас — больных и ослабевших — добивали здесь и сжигали в печах. До меня черед не дошел — подоспели красноармейцы.

— А Бруно?

— Думаю, что он был в колоннах, которые гнали к морю. Но точно не знаю. Надо будет кое-кого порасспросить. Я напишу письмо товарищам.

— Родственники Бруно тоже ничего не знают. Я встречался с его сестрой.

— С которой? С Фридой?

— Да.

— А с Бертой? Не встречался?

— Нет. Она вышла замуж за фашиста.

— Я знаю. И все-таки Бруно пошел бы прежде к ней, если бы дождался освобождения.

— Почему?

— Потому что Берта, когда Бруно арестовали, взяла на воспитание его сына.

— Разве у Бруно был сын? — поразился Андрей.

— Был. И жена, очень хорошая женщина, но слабая. Покончила с собой, когда Бруно арестовали. А у Берты никогда не было детей — вот она и взяла малолетнего племянника.

— Но ведь ее муж — этот Зепп Зандгрубе — он матерый фашист! Как же он согласился взять в свою семью сына коммуниста?

— Охотно взял! Фашисты для пропаганды использовали самые изощренные методы. Сын коммуниста — и вдруг становится членом «гитлерюгенд». Это же им козырь в руки! Они вопят об этом во всех газетах. Вот, мол, еще одно доказательство нашего идейного превосходства над коммунистами.

— И что, много было таких случаев?

— Немного. Но Геббельс умел раздуть из мухи слона.

— А что стало с сыном Бруно? Как его звали, кстати?

— Звали его Фреди, Фридрих, как Энгельса. Но фашист Зепп дал мальчонке новое имя. Ведь ему было всего три года. Назвал его Рольф.

— И Бруно узнал об этом? О том, что сын попал в лапы фашиста?