Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

— Узнал. Мучился. Все лагерные мытарства отступали по сравнению с этим.

— А теперь жив он, сын Бруно Райнера?

— Не знаю. Ты спроси об этом у Фриды. Или поезжай прямо к Берте в Западный Берлин. Но будь осторожен.

— Понимаю… Странно, однако, что Фрида ничего не рассказала мне о своем племяннике.

— Что ж здесь странного? О таком не торопятся рассказывать. Но может быть и другое: Рольфа нет в живых. Ведь была война. Ты сходи к Фриде еще разок, порасспроси.

— Обязательно схожу.

Взволнованный рассказом Стани, он почти не замечал дороги, по которой ехал к Берлину. До сих пор Андрею и в голову не приходило, что у Бруно при столь короткой жизни, которая прошла к тому же в суровой борьбе, тюрьмах и концлагерях, могли быть жена и ребенок.

Если мальчик не погиб в конце войны, то ему теперь… больше двадцати! Он уже взрослый человек!

А вот какой — вопрос. Ведь этот инспектор Зепп Зандгрубе слыл у Геббельса не последним компрачикосом. Он умел уродовать ребятишек. Мог и пасынка растлить, сделать из него свое подобие.

Надо немедля отправиться к Фриде Кампе. Не заезжая на обед в корпункт. Узнать все о ее племяннике.

Горячо молилась Фрида за мужа, просила бога не оставлять ее детей сиротами, и бог наградил ее. За благочестие и за то, что верно ждала она своего Вильгельма.

Как были счастливы дети, когда отец вернулся из плена живым и здоровым! Рыжий чертенок Вилли повис у него на шее, Линда прильнула к отцовскому плечу и плакала от радости, а сама Фрида словно поглупела: не знала, что делать, за что взяться…

Многие соседки ей тогда завидовали. Еще бы! Почти все овдовели за войну. А иные злобились: мол, твой муженек словно бы не с войны, а с курорта приехал. И верно: ни разу не был ранен Вильгельм, даже суровые русские морозы его не тронули.

Фрида других женщин понимала, не сердилась на них — жалела. Ничего им не оставалось, как только завидовать да вспоминать промелькнувшую молодость.

Хорошая жизнь у Фриды начиналась! Им дали комнату в старом, но не разбитом доме. С центральным отоплением, с газом на кухне. Со временем обещали целую квартиру, потому что семья Кампе имеет на это полное право: Вильгельм работает на строительстве электромонтажником, а сама Фрида стала штукатуром, дочь Линда поступила ученицей на завод в Трептове. Трое рабочих в семье — не пустяк. В республике, слава богу, ценят людей по труду.

Фрида и теперь довольна жизнью, работой, новым своим государством. Одно только плохо: муженек, который поначалу тоже радовался всему, теперь все чаще сравнивает Берлин с «Дрюбеном». Там, мол, и платят больше, и марки «тяжелые», на них в магазинах все купить можно.

— Что ж делать? — вздыхает Фрида. — Бедное пока еще наше государство…

— Война и там была. Причина другая: им дают, а нам не дают.

— Так они дают не по доброте. Ты ж знаешь, без расчета и выгоды гроша ломаного никому не дадут.

— Ясное дело, у них свое на уме, большая политика. А нам, маленьким людям, что до того? В «Дрюбене» живется легче. Магазины всего полны. А у нас шерстяных вещей не купишь, нейлона и капрона нет.

— Зато у нас продовольствие дешевле, — нашлась Фрида.

— Хлеб, картошка и маргарин — это точно. А там апельсины и шоколад купить можно. Пиво там хорошее, с нашим не сравнишь.

— Тебе бы только пиво хлестать!

— Какой же я немец без пива?

— Есть вещи и поважнее. Государство наше бедное, а детей бесплатно учит. Линда в университет поступила. Разве прежде мы с тобой могли о таком мечтать?

— Это, мать, тоже не от хорошей жизни. Настоящие-то инженеры на Запад бегут, вот у нас и штампуют на скорую руку замену. Сама подумай, какой из девчонки инженер?

— Ну, это ты зря. В трудные годы некоторые женщины показали себя не хуже мужчин. А наша Линда всем взяла — и умница, и прилежница, и характером бог не обидел.

— Дай ей бог. Буду рад, если из нее что-нибудь путное получится. Вообще-то жизнь, Фрида, не так просто переделать, как представляют эти агитаторы. Каждый человек больше всех себя самого любит и всегда будет стараться урвать себе кусок побольше и повкусней. У него и руки так господом богом сконструированы, чтобы хватать.

— А совесть? Зачем бог совесть сконструировал? Чтобы человек жил в ладу с нею — честно и разумно.

— Ты, Фрида, всегда была благочестивой овечкой. В кирху по воскресеньям ходишь, пфареру все свои грехи рассказываешь. А ведь наши новые правители, между прочим, безбожники. Твоего бога они не признают. У них вместо него Карл Маркс.

— Но совесть у них все-таки есть, они заботятся о нас, простых рабочих людях. А там, на Западе, хозяева божьими заветами только прикрываются, а сами притесняют рабочих людей, помышляют только о наживе.

— Ну, Фрида! — весело удивился Вильгельм. — Ты, я смотрю, скоро сама агитатором станешь, как твоя покойная матушка. Пойду-ка я лучше в локаль [71] В пивную. , с приятелями в картишки перекинусь.

Вильгельм надел шляпу набекрень, поправил пестрый галстук и направился к двери. Но тут раздался звонок. Открыв дверь, он увидел перед собой того самого русского журналиста, которого застал у Фриды два дня назад. «Повадился! — с неприязнью подумал Вильгельм. — И чего ему у нас надо?»

— Добрый вечер, господин Кампе, — сказал Бугров. — Могу я видеть Фриду?

— Хм… Пожалуйста… Правда, у нас, молодой человек, не принято заявляться к дамам, пока муж не ушел.

Фрида уже подошла к ним:

— Проходите, Андрей. Не слушайте его. Вильгельм любит пошутить, но это у него не всегда получается.

— Что же мне остается, как не шутить? — развел руками Вильгельм.

Андрей сдержался, но про себя подумал: «Я ведь не то что ты, — пришел в твой дом не грабить».

Разгадав по взгляду мысли русского, немец усмехнулся и, уходя, сделал Фриде ручкой: winki-winki! [72] Насмешливый «приветик» ручкой.

Наконец-то Андрей собрался съездить в Дрезден. Вернее, на место развалин, которые остались от некогда прекрасного города после двух массированных ночных бомбежек англо-американской авиации. Подтолкнул его ускорить эту поездку один факт, ставший известным недавно.

Разрушение Дрездена и убийство ста тридцати тысяч его мирных жителей казались Бугрову прежде преступлением бессмысленным. Оно было совершено тринадцатого и четырнадцатого февраля сорок пятого года, когда Советская Армия уже разгромила основные силы гитлеровского вермахта, вошла в пределы Германии и быстро продвигалась к Берлину. Не оставалось сомнения в том, что война завершится вскоре полным разгромом фашистского рейха. Оказалось, что «смысл» был. Быстрое продвижение Советской Армии по Европе вызвало у западных союзников тревогу и замешательство. Вопреки их расчетам, Советский Союз — несмотря на огромные человеческие жертвы и материальные потери — в ходе войны еще более окреп и стал обладать могучим военным потенциалом. Это очень огорчило тех, кто затягивал открытие второго фронта и мешал успешным боевым действиям Советской Армии. Они забили тревогу, указывая на «опасность» сильного союзника и на «ужасный» рост его авторитета среди европейских народов.