Леонид Степанов - Бранденбургские ворота

Нащупав на стене выключатель, повернул рычажок — зажглась электрическая лампочка под бумажным абажуром. Мельхиор лежал на своей кровати в одном белье, оплетенный толстой веревкой. Во рту у старика торчала скомканная тряпка.

Вырвав кляп, Андрей острым садовым ножом, валявшимся на столе, перерезал веревку на груди, на руках и на ногах.

— Кто это был? Кто связал вас?

Мельхиор смотрел на Андрея испуганными, мокрыми от слез глазами и беспомощно шлепал губами:

— Птя-птя-птя…

Прыгающей рукой начал шарить сзади. На его кальсонах расплывались два красных пятна.

— Вы ранены?

— Он… Он колол меня… шилом!

— Кто?

— Хуго… Он хотел отнять мои деньги!

Бугров бесцеремонно перевернул старика вверх спиной и стянул с него кальсоны.

— Йод есть у вас?

— Есть. Там, в шкапчике… И пластырь есть. Он грозил мне… выколоть глаза!

Бугров намочил вату йодом:

— Потерпите немного — прижигаю.

— Ауа!

— Потерпите еще.

— Ауа!

— Сейчас заклею пластырем и позвоню в полицию.

— Нет! Не надо в полицию! — Мельхиор испуганно вцепился в руки Андрея. — И в больницу не надо!

— Почему?

— Меня увезут, а он вернется! Будет здесь искать!..

— Что искать?

— Мои деньги! Он думает, что у меня их много.

— А у вас их немного?

— Немного…

— Чего ж вы тогда переживаете? Здоровье дороже. Есть у вас свежие кальсоны?

— Кажется, есть… Не уходите от меня! Побудьте здесь до утра!

— Ладно. При одном условии: чтоб никто не знал об этой ночной катавасии.

— Ни одна душа! — обрадованно заверил Мельхиор.

Утром следующего дня, как было намечено, Бугров отправился в округ Галле, на химические заводы возле города Мерзебург.

Название зловещего химического концерна «ИГ Фарбениндустри» он встретил впервые после войны. В газетных репортажах о ходе международного суда в Нюрнберге хозяева «ИГ Фарбен» предстали перед всем миром не только как поставщики оружия для разбойничьего вермахта, но и как подлинные хозяева Германии, которые вместе с другими промышленниками и банкирами привели к власти Гитлера.

«ИГ Фарбен» здорово потрепали в конце войны. Восстановить заводы — дело дорогостоящее, тем более что правительство ГДР решило перестроить цеха для производства мирной продукции. Будущий химический комбинат должен работать не на погибель, а на пользу людям.

Целый день провел корреспондент в беседах с архитекторами, строителями и химиками — сплошь молодыми энтузиастами.

Их планы поражали Бугрова своим размахом и дерзновенностью. Творческая энергия клокотала во вчерашних рабфаковцах, словно магма в кратере вулкана.

Возвращаясь на другой день домой под сильным впечатлением от встречи с этими «новыми немцами», Андрей заметил у ограды палисадника фигуру священника в черной поношенной сутане и старомодной велюровой шляпе. Он, видимо, ожидал журналиста и, когда тот вышел из машины, направился к нему со смущенной улыбкой на старом некрасивом лице.

Чуть наклонив голову в знак приветствия, попросил извинения за свою нескромность: шел мимо по улице и невольно залюбовался молодым садом. Юные яблоньки растрогали его чрезвычайно.

— Они ведь так похожи на детей! — пояснил пфарер, как бы оправдываясь, и добавил: — Вы проделали титаническую работу. Эта половина сада долгое время была безнадежно запущена.

— А вы видели сад прежде? В те времена, когда им владел полковник Гайер?

— Видел, видел… — каким-то странным тоном ответил священник. — Жена полковника была моя прихожанка.

Ответ его насторожил Бугрова. Сработало необъяснимое, но редко обманывающее чувство журналиста: здесь, в этом престарелом чудаковатом пфарере, таится любопытный «материал»!

— Не соблаговолите ли зайти ко мне? Выпить чашку русского чая? — предложил Андрей.

— А у вас есть само-вар? — священник смешно выговорил русское слово. — Я никогда не пил чай из русского самовара.

Бугров развел руками:

— Чего нет — того нет. У меня электрочайник, но зато есть отличный грузинский чай и армянская халва.

Кавказская экзотика тоже оказалась привлекательной для общительного пфарера.

Войдя в дом, он снял шляпу, остался в поношенной сутане с очень белым накрахмаленным подворотничком — тщательно побритый, морщинистый, похожий осанкой на морского офицера.

— Здесь все изменилось… Впрочем, это естественно.

— Вы и в доме полковника бывали?

— Бывал… Накоротке…

Отпивая с нескрываемым удовольствием ароматный крепкий чай, пфарер стал рассказывать:

— Теперь у нас в Карлсхорсте много новых людей. Но прежде, до войны, я хорошо знал свой приход. Человек на исповеди рассказывает не только о себе: священник слышит иной раз то, что жена не расскажет своему супругу, а дети — родителям. Все хотят отпущения грехов, все уверены в сохранении тайны исповеди. Потому я довольно хорошо представлял себе жизнь в этом доме, хотя сам полковник Гайер и его сыновья никогда у меня не исповедовались: они были атеистами.

Помолчав немного, он продолжал:

— Я, разумеется, всегда хранил тайну исповеди. Иначе, однако, получилось с «тайной проповеди». Во время одной из моих воскресных служб я имел неосторожность поставить в своей проповеди под сомнение «божественность» миссии Адольфа Гитлера, о которой начали поговаривать. Я намекнул, что уж скорее дьявол мог послать на землю подобную креатуру.

Прихожан в церкви в тот раз было немного. Я не видел никого постороннего. А моих мирян я знал и не опасался их.

На одной из первых скамеек, как обычно, сидела фрау Гайер, жена майора. Он был еще тогда майором. Мне казалось, что она слушает меня сочувственно. Я ошибался. В ночь на понедельник ко мне в дом ворвались униформированные молодчики, схватили, затолкали в машину, увезли…

Надо знать немецкие традиции, чтобы понять, почему я сразу подумал о фрау Гайер. В воскресенье никто у нас не пойдет с доносом — воскресенье не служебный день. Немец сделает это утром в понедельник. Ну, а дома, в семейном кругу, за обеденным столом… пусть не выдать человека, но проболтаться можно. Вот и явились ко мне в тот же день молодчики майора.

— Это было очень неосторожно с вашей стороны, — сказал Андрей, наливая священнику вторую чашку чая. — Говорить о Гитлере в присутствии жены эсэсовца…

— Я был уверен в ее порядочности. И теперь я уверен, что фрау Гайер выдала меня не по злой воле, а… как бы это поделикатней выразиться? Умственные способности полковницы… весьма скромны.

— Понятно: глупа.

Священник развел белыми ладонями:

— Увы!.. Допрашивал меня сам майор Гайер. Он делал тогда быструю карьеру, хотел лично доложить начальству. Я старался держаться достойно, надеялся, что от грубого обращения меня оградит мой сан.