Баязит Бикбаев - Когда разливается Акселян

— Не шуми, Гамилюша моя, а то как бы не услышал, — предостерег Шавали, кивнув в сторону дома. — Беды не оберешься. Что делать, уж потерпим пару дней. Может, уберется восвояси. Шум подымешь, хуже будет.

— Хорошо, если на два, на три дня, а вдруг зимовать собирается, что тогда? — сказала Гамиля, которая была проницательнее мужа.

— Не может того быть, — протянул Шавали, и сам не поверил в свои слова.

— Уж не знаю, — с сомнением покачала Гамиля головой. — Где ему сейчас жить, у кого? Утопиться и то негде. Дожили до черных дней, вот уж дожили.

— Ладно, это еще как сказать, — возразил Шавали, больше успокаивая самого себя, чем свою жену. — Давай, посылай его мыться, а то баня остынет.

— Не остынет, — сказала Гамиля, но послушно ушла в избу за Гареем.

У Гарея сменного белья не было, по он ни слова не сказал об этом хозяину. Гордость не позволяла ему просить у никчемного Шавали сменное белье. Но даже если бы, уняв свою гордость, он и попросил, то смысла в этом было бы мало. Одежда круглого, как бочка, Шавали все равно не подошла бы ему. Поэтому, когда он пришел в баню, первой заботой у него было выстирать белье и прокалить его на горячих каменьях. В подобного рода делах теперь у него была большая практика. После того, как выстирал и повесил белье сушиться, он занялся брюками и телогрейкой. Надо было пропарить их как следует, вывести вшей, которые донимали его все последнее время, пока он был в бегах.

Когда все это было сделано, он стал с ожесточением тереть свое заскорузлое от грязи тело, покрытое струпьями и коростой. Новая мочалка быстро растрепалась, будто кожа у него за эти месяцы лишений превратилась в наждачную бумагу. Гарей с блаженством вдыхал горьковатый запах дымка, быстро сохнущих лавок и одежды. Ему казалось, что он никуда не уезжал, не сидел в лагере, не голодал, не скрывался, а все это ему приснилось. А теперь опять все хорошо, как в прежние времена.

Когда прошло больше часа, Гамиля обеспокоилась:

— Что-то долгонько моется Гарей-агай. За это время можно было уж пять раз вымыться. Как бы не угорел наш гостенек. Придешь в баню, а там покойник.

— Он живуч, как кошка. Раз уж в Сибири не околел, так дома чего ему сделается!

— И все же ты сходи узнай. Если что случится, не расхлебаешь потом.

Шавали не хотел спорить с женой, и поэтому вышел посмотреть, хотя ему не верилось, что с Гареем может случиться что-то серьезное. Но сам он от всей души желал, чтобы Гарей-бай угорел или сломал себе ногу, поскользнувшись на мокром полу. Если бы тот умер, воображал Шавали, можно бы выкопать в предбаннике глубокую яму и похоронить там. Ни одна собака не учует. Господи, как избавиться от этой беды? На какие страшные дела толкает его этот бай!

Когда он подошел к бане, то увидел, как распаренный Гарей, будто собака, катается в снегу и постанывает от удовольствия. «Здоров, как бык», — подумал Шавали.

— А-а-а, пришел, — пробасил Гарей. — Очень хорошо. Потрешь мне спину.

Он бодро вскочил на ноги. Снежинки, едва прикоснувшись к его разгоряченному телу, тут же таяли, будто это было не смертное, изможденное невзгодами тело, а огонь. И снова Шавали подумал с тоской и завистью: «Черт его не возьмет. Здоров, как молодой кобель. Попробуй умори такого».

Гарей вытянулся на лавке и велел хлестать себя веником изо всех сил. Шавали разделся и принялся за дело со злостью и брезгливостью. Он не соображал, что чем сильнее хлещет того веником, тем приятнее Гарею. Шавали уже задыхался от жары и своего усердия, а гостю хоть бы что. Только покряхтывает от удовольствия да приговаривает: «Ох, как хорошо. Там достань, между лопатками. Чуть пониже. Ох, ух, самое место».

Наш липовый адвокат, неожиданно превратившийся в банщика, был весь в поту, у него совсем перехватило дыхание, а Гарею все было мало. Он наслаждался, как лошадь, которую купают, скребут скребком.

— Может, хватит, агай? — взмолился Шавали. — А то мы отсюда живыми не выйдем.

— Я знаю, когда хватит. Ты давай работой, угоди гостю, вот так, ух, как хорошо!

Когда веник совсем истрепался, а зудящая спина Гарея поуспокоилась, он схватил Шавали за руку и сказал:

— Хватит, довольно.

И вскочив с лавки, окатил себя ведром ледяной воды.

— Так можно и простудиться, — притворно заботливым голосом высказал свое мнение Шавали.

— А ты меня жалеешь? — усмехнулся Гарей.

— Да ведь как же, агай.

— Ладно уж, не первый раз в бане моюсь, — сказал Гарей. — И всегда обливаюсь холодной водой.

И он начал торопливо одеваться.

Когда мужчины пришли из бани, на столе их ждал большой медный самовар, а хозяйка, без особого труда изображая на своем лице приветливость и радушие, затараторила:

— С легким паром, Гарей-агай. Как банька? Уж лучше нашей бани нету ни у кого. Парок мягкий, хороший. Смотри-ка, ведь будто помолодел на десять лет. Красавец красавцем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Сейчас чайку попьете с пастилой из смородины, еще лучше станет. Вон как славно будет. Ну, да ведь соловья баснями не кормят, пожалуйте за стол. Чем богаты, тем и рады.

Гарей поднялся на почетное место и сел, подложив под себя две подушки, окинул быстрым взглядом еду, разложенную на скатерти. Жареное мясо, истекающее жиром, улучшило его и без того хорошее настроение. Давно он уже не едал такого мяса. Не ожидая особых приглашений, выбрал кусок пожирнее и принялся сосредоточенно жевать. За мясом последовали блины. Гамиля и Шавали изумились ненасытному аппетиту гостя, но молчали и только переглядывались. Гарей же, пока не наелся и не попил чаю, не вымолвил ни одного слова. И только после того, как стол опустел, он громко рыгнул, вытянулся во весь рост и сказал:

— Шавали, ты не забудь, что я сказал. Пойдешь сам или пошлешь кого-нибудь, дело твое. Но Фахри пусть сегодня же придет.

И даже не подождав ответа хозяина, Гарей закрыл глаза и захрапел. Шавали и Гамиля снова молча переглянулись. Их бессловесные взгляды говорили о многом, понятном только им одним.

Гарей всхлипывал во сне, тяжело вздыхал и ворочался. Гамиля прошептала мужу, кивнув на незваного гостя:

— Ишь, плачет во сне. Видать, нелегкая у него жизнь, горя хлебнул не мало.

— Да-а-а, — протянул Шавали едва слышно. Вдруг он почувствовал сильную усталость и, подойдя к неразобранной еще постели, позвал жену. — Ложись, Гамиля. Сил моих больше нету.

— Да уж, пожалуй, надо ложиться, — согласилась Гамиля. — Когда конь в конюшне, никакой буран не страшен. Мы, слава богу, не в гостях, а дома.

Она тяжело плюхнулась в постель и прижалась к мужу. Гамиля хорошо понимала, что с появлением Гарея в их дом пришли новые заботы, а, может быть, и беда. Но ей хоть как-то хотелось утешить мужа, и она прикинулась беззаботной…

В эту пору особых работ в колхозе не было, и Тимер Янсаров собрался ехать в город. Ему хотелось навестить Нину Круглову. И он уехал, передав руководство колхозом своему заместителю, бригадиру Якубу Мурзабаеву. А тот, как известно, человек беспокойный, нашел работу. Решил провести снегозадержание в поле, где была посеяна рожь. В этом деле бригадир опирался не на знание, вычитанное из книг по агрономии, а на свой жизненный опыт. В течение ряда лет он всегда сеял на этом месте полдесятины ржи. На нижнем конце поля, в низине, где всегда лежал толстый слой снега, даже в засушливые годы хлеб родился хорошо, а на гребне, где снег сдувало, — похуже. И Якуб давно мечтал: «Эх, если бы и на гребне удержать снег, дело бы получилось хорошее». Но в те времена, когда жили без колхоза, единолично, сил не хватало, нечего было и мечтать о снегозадержании. Да у него и без этого было достаточно хлопот, все дни в суете да в маяте, и зимой и летом. Куда уж там мечтать, руки не доходили до заветной мечты. Теперь же, когда стали жить колхозом, Якубова мечта вполне могла превратиться в реальность. Одному неподсильно, а коллективу как раз по плечу.