Василий Сологуб - Сотвори себя

«Выходит, человек от рождения — двулик? Так, по-твоему?»

«Роби, хватит упрекать меня во всех грехах! Поживешь с мое — разберешься»…

Вениамин Вениаминович время от времени выскакивал в ванную, мочил полотенце под холодными струями воды, прикладывал его к вискам — раскалывалась голова от боли. И все думал, думал..

Диссертация! Ну, разжалуют, ну, выгонят с работы… А вот как быть с Робертом? Если Захар узнает и эту тайну, тогда ему, Лусканю, несдобровать.

Плашмя упал на диван. Не помогло и холодное полотенце. Перед взором всплыла покойная мать. Она так четко и ясно предстала перед глазами, что он всполошился. Сначала померещилось, что она его подзывает к себе. Но нет, мать шептала ему на ухо давнишние слова, вкладывая в них свой особый смысл: «А ну, кто из вас кого одолеет: ты, Веня, Захарку или Захарка тебя?»

Да, кто кого?

Сегодня целый день томился дома. К отцу не подходил: что-то с ним приключилось. Заперся в своем кабинете. В последнее время он смахивает на отшельника: завел бороду, ни с кем не хочет встречаться, разговаривать, даже с ним, с родным сыном… И Зойки чуждается. Коньяк с черным кофе дует, и все. Как волк сидит в своем логове, на люди и носа не показывает. Диковина!

Размышления Роберта прервал настойчивый звонок. Подскочил к двери, а навстречу ему с брюхатой сумкой через плечо, насквозь прокуренный табачным дымом, почтальон.

— О, дядь Кипяток! Чем сегодня вы меня ошпарите — радостью или печалью?

— Непременно радостью. Непременно радостью! Вот, прошу, распишись за срочную телеграмму.

— Да ну-у-у?..

Впился глазами в бумажку:

«Роби я тебя люблю. Мучаюсь. Новомосковский лес. Седьмая просека. Жду сегодня девять вечера. Целую крепко-крепко. Твоя навечно Майя».

— Принес весточку от зазнобы? — Почтальон сдвинул на затылок кепочку, поправил на плече доверху набитую сумку, весело подмигнул и ушел, беззаботно насвистывая.

— А я, дуралей, и не отблагодарил человека! — Роберт посмотрел на часы. — О, еще пару часов имею в своем распоряжении. Успею!..

Отрегулированный мотор «Москвича» жужжал, как пчелка, шумно шелестели шины по асфальту. Быстро удалялись заводские трубы, здания: машина стремглав летела вперед. Вдоль дороги, казалось, подпрыгивали, плясали похожие на копны сена, приземистые кустарники. Зеленая пена рощ кружила, то приближаясь, то отдаляясь.

Седьмая просека… Где она? И вдруг на горизонте увидел белое пятнышко. Оно увеличивалось и вскоре превратилось в девушку, стоявшую на обочине дороги.

«О, да ведь это же Майя!» — сильно нажал на тормоза, оставляя, как обычно, свой автограф на асфальте.

Майя была одета в школьную форму: наглаженное платье, белый воротничок, белоснежной чистоты фартук. Заметив, что водитель притормаживает, девушка вдруг скрылась в лесной чащобе.

Остановив машину, Роберт от удивления поднял брови: «Чудной народец эти девицы… Ждет ведь меня, а убегает. Строит из себя недотрогу… Напялила школьную форму… Привораживает. Дразнит, подзадоривает».

Резко отворил дверку, выскочил из машины, пронзительно свистнул. Эхо прокатилось по лесу. В ответ послышалось шутливо-манящее «ку-ку»…

Осмотрев заросшую бурьяном старую просеку, Роберт осторожно направил по ней машину — не оставлять же «Москвич» без присмотра на трассе. Попадая на узловатые, цепко переплетенные корни, колеса, буксуя, медленно катились по узкому коридору. Опасался, чтобы ветки не поцарапали кузов.

Из-за дуба вдруг опять показалась Майя. Стремительно, как белка, перебегала от одного дерева к другому, будто заманивая парня в западню… Мелькнет перед глазами, захохочет у него над ухом — и как сквозь землю проваливается. Пока играли в кошки-мышки, начали сгущаться сумерки. Роберт пошел на хитрость. Вернулся в машину, включил приемник, откинулся на спинку сиденья и стал слушать музыку: придешь, никуда не денешься. В самом деле, через несколько минут вынырнула принцесса, стала во весь рост и забарабанила по капоту.

Он, долго не раздумывая, включил фары, и свет вмиг ослепил ее. Закрыв ладонями глаза, Майя растерянно отскочила в сторону.

Пружиной выскочив из машины, он одним прыжком достиг девушки, схватил ее в охапку, прижал к груди:

— Наконец-то! Поймал тебя, неуловимую! Я очень соскучился по тебе, Майечка. Очень! Не дразни. Мучаешь меня. Спасибо за телеграмму.

Услышав явно наигранный, но такой все же милый голос Роберта, она белой птицей прильнула к нему. Короткое платье школьных лет, шелестящий, безупречной белизны фартук, простенькая прическа с бантом — все эти атрибуты юности делали ее очень привлекательной.

— Здравствуй! Я и не думала, что ты приедешь. А когда издали заприметила твою машину — так обрадовалась, так обрадовалась.

— Привет, деточка! Ты такая сегодня необычная, аппетитная, — прищелкнул языком.

Майя смутилась:

— Не будь циником. Идем лучше побродим по вечернему лесу. Я, понимаешь, очень люблю бродить, идти наугад, ни у кого не спрашивая дороги.

— Ну что ж, бродить так бродить. Я только выключу фары. Все страны мира экономят свою энергию, и мы не должны отставать.

Темень окутала лес.

— Маюха, видишь, я прилетел к тебе по первому твоему зову…

— Вот ты какой! Женись на мне, а так и разговора быть не может…

— Что я тебе плохого сделал? Майя, ты сейчас как девочка, как шаловливая девчонка. Все во мне перевернула…

— Девушки всегда дурманят голову парням, а потом связывают их по рукам и ногам. Берегись!

— Да, ты права, женщины — хищницы, акулы… Со всеми потрохами проглатывают нашего брата…

— Кто тебе сказал такую чушь? Не твой ли отец?

— Опыт человечества учит меня. А ты, мудрейшая, чего сюда приплелась? — изменил он вдруг тон голоса. — На меня хочешь набросить шлею!

Майя обиженно замолчала. За что, за что она его любит? За ум? За красоту? За эту легкомысленность в обращении с женщинами? Не могла объяснить, не могла себя понять… Неужели любовь — необузданное, стихийное чувство?

— Не ломайся как черствый бублик! — неожиданно грубо подхватил Майю на руки и понес ее подальше от машины.

— Сумасшедший! — вскрикнула, завизжала она и принялась лупить его кулаками.

— Майечка, я же люблю тебя… Ты прекрасно знаешь. За тридевять земель прикатил.

— Отпусти! Не смей!

Изловчившись, вывернулась, вырвалась и кинулась наутек. Но тут же споткнулась, упала. Ухватившись за сухое полуистлевшее дерево, заплакала.

— Нахал! Я обо всем расскажу в институте.

— Да знаю цену твоим угрозам. Язык мелет одно, а голова совсем другое варит.

— Отпусти меня! Я тебя ненавижу! — выплеснула всю свою злость, накопившуюся в груди.

Убедившись, что силой девушку не возьмешь, Роберт выпустил из рук тонкое запястье, устало поднялся на ноги: