Василий Сологуб - Сотвори себя

С автоматами на груди, в больших защитных очках, эти двое соскочили с мотоцикла и, увидев женщину с мальчуганом, оторопели от удивления — все живое спряталось, а эта сама вывела своего цыпленка под пулю…

— Даваль шпички. Шнель, шнель! — застрекотал мордастый, показывая дулом на входную дверь.

— Нету у меня спичек, — Марьяна спокойно пожала плечами.

— Вирийошь, швайне! — заскочил в хату и принялся рукой шарить в печурке: опытный, лиходей! Хохоча, выбежал во двор, показывая второму коробок спичек.

Второй впился в Марьяну, хмуро отмалчивался, был он одет в полицейскую форму. Лицо закопченное, залитое потом. Слезящиеся от дыма глаза часто моргали. Он явно нервничал, то сжимал рукоять автомата, то тыльной стороной руки вытирал пот со лба, громко шмыгая носом. Неловко топтался на одном месте и часто отворачивался, будто боялся, что его узнает женщина.

Тем временем мордастый сгреб сноп, что стоял под сарайчиком, поджег его и ткнул под стреху. Огонь вмиг прыгнул на сухую солому и вскарабкался вверх по крыше.

Марьяна окаменела от нечеловеческой жестокости. Обхватила Василька обеими руками, прижала к себе, чтобы малец не перепугался…

— Ком зи гер… Шнель, шнель, ком зи гер! — Раскрыв настежь сенную дверь, мордастый подзывал Марьяну к себе.

Догадалась: хочет палач ее вместе с сыном живьем сжечь в хате.

В этот миг совершилось невероятное: полицейский дал очередь из автомата, и немец замертво упал на пороге…

— Марьянка, это я — Прокоп… Прокоп Круча! Не узнала меня? А я тебя узнал! Какая неожиданная встреча. Через столько лет… Скажи, куда ты девала моего сына, Володьку?

Широко раскрытыми глазами она смотрела на этого человека. Узнавала и не узнавала Прокопа Кручу, которого когда-то страстно любила и от которого, оскорбленная им, ушла с грудным младенцем на руках. Набедствовалась, но упрямства своего не переступила — не вернулась к Прокопу. А он тоже сатанинского норова: упорно выжидал, дескать, перебесится и прибежит сама… Но так и не дождался ее возвращения…

— Идем же отсюда, Марьяна, в плавни. Спрячемся, пока отступят фашисты. Здесь опасно, могут в любую минуту наскочить, — Прокоп быстро снял через голову автомат, сбросил полицейскую шинель и все вместе швырнул в огонь.

Марьяна подняла на него холодный взгляд:

— Откуда вынырнул, туда же и проваливай! Ты мне чужой-чужой… Хочешь переложить свои грехи на мои плечи? Хочешь спрятаться за спинами моих детей? Иди вон! Я давно умерла для тебя! — Марьяна резко отвернулась.

А Прокоп медленно двинулся и вскоре скрылся в огне, в дыму, во тьме небытия…

Лида взяла холодные руки матери в свои, прижала их к груди, согревая горячим дыханием.

— Мама, разве в состоянии одно сердце вместить столько горя? — почему-то спросила она шепотом.

— Не знаю, дочка. И сама часто удивляюсь, как я могла все это пережить…

— Мне сейчас стыдно стало своих мелочных терзаний.

— Вся жизнь состоит из мелочей. И разве это мелочь, когда любишь одного, а терпишь рядом другого.

— Ты права, мама. Если бы не Оля, сегодня же оставила бы своего кулака… Но ведь без отца будет расти ребенок… Я на себе испытала, каково это.

Нравилась Жгуре Царичанка, куда он притащился с гусями. В Кобелики намного ближе, рукой подать, но туда не тянуло. Устал, взопрели волосы на голове, рубашка мокрая от пота, хоть выкручивай. Слава богу, благополучно добрался в царство Семки Забары, двоюродного брата, директорствовавшего на мельнице и маслобойке.

Маленький районный городок в любую пору года, при любой погоде щедро источал запах свежего подсолнечного масла. А на крышах, в закоулках между домами, даже на ветках деревьев всегда лежал еле заметный иней от муки.

Огромный двигатель лениво, охрипло пыхтел-чавкал, крутя маховик с ременным приводом и выпуская в небо игрушечные сизые кольца дыма. Сюда, на просторный двор мельницы и маслобойки, за сто верст с окрестных сел съезжались люди на лошадях, волах, коровах…

Мужчины, женщины, взваливая себе на плечи мешки, комично приседали от тяжести и, пошатываясь от напряжения, несли драгоценную кладь на весы. Потом распутывали завязки, и деревянные отсеки жадно заглатывали каждый свое: пшеницу, рожь, ячмень, семена подсолнечника.

— Молодчина, братуха… Раздул такое кадило! — завидуя деловитости Семки, восхищался Григорий. Тыкался со своим товаром из угла в угол, опасаясь, чтобы какой-нибудь разиня не придавил гусей.

— Чудак-человек, зачем привез птицу на мельницу? Валяй с ней на базар! — слышались голоса.

— Хочешь, дружок, намолоть гусиной муки?

— Пусть лучше надавит гусиного масла! — подтрунивали над Григорием.

— Прикусите языки, трепачи! — огрызнулся Жгура, высматривая Забару. Идти в контору не хотелось, да, откровенно, и не на кого было оставить гусей.

Только под вечер, когда двор опустел, когда начали сгущаться сумерки, показался директор.

— Ну, браток, зазнался! Ты что, не заметил меня в окно или работы по горло? — обиженно говорил крутоярский гость.

— Извини. Увидеть-то увидел, но как выйдешь, если… Припер на работу гусей. У тебя есть соображение? Ведь истолкуют, что это взятка… Анонимки посыплются…

— Верно говоришь. Да я навострился было на базар, но время попусту истратил и побоялся продешевить… Потому и надумал попроситься к тебе на ночь, а завтра пораньше и вывезу гусей. — Григорий умышленно говорил громко, на тот случай, если вдруг кто-то подслушает их разговор.

— Тогда, Гриша, кати ко мне домой. Тебя моя Софьюшка встретит. Я звякну ей по телефону.

Григорий, впрягшись в надоевшую шлею, всю дорогу бежал рысцой, чтобы согреться. Перед высоким забором остановился и увидел уже ждавшую его Софью Поликарповну, яркую пышную блондинку.

— О, я вас и не узнала, Гриша… Здравствуйте, бородатый какой! — запела она тоненьким голоском. — Прошу, — гостеприимно открыла калитку.

— Не-е-е… Не пройдут клетки, — Григорий кинулся открывать старые, причудливо-резные ворота, которые со скрипом широко распахнулись перед ним. Втянул во двор сани. Через металлические прутья гуси высунули длинные шеи и голодно шипели, гоготали.

— Софья Поликарповна, птица любит свободу. Скажите, в какой сарай выпустим гусей из клеток?

— Да не оскудеет рука дающего… Такой гостинец роскошный!.. Спасибочки, — хозяйка кивала головой на среднюю дверь: — Сюда, сюда их, бедняжек…

Пока Григорий с Софьей Поликарповной возились с гусями, пришел Забара, держа увесистый пакет под мышкой. Был он коренаст, с непомерно крупной головой, всегда стриженной ежиком, с напряженными ноздрями, с упрямым взглядом.

— Почему редко наведываешься? Разбогател?..

— Как и ты, Семка. — Жгура толкнул в плечо кулаком Забару.