Василий Сологуб - Сотвори себя

Усложнялось дело с сумасшедшей Шурой. Прилипла, глупенькая, к нему, уверовала, что он у ее юбки и умирать будет. А его магнитом тянуло в родные края, к матери. Он во сне и наяву грезил Крутояровкой. Тайно мечтал о собственной хате-светлице, о красивой украинке, что станет его законной женой и родит кровного ребенка.

Не отваживался откровенно поговорить с Шурой. Повиснет у него на шее, и не оторвешь, не оттолкнешь ее от себя. А плача, а крика, а стонов будет! Один выход — удрать. Все оставить и исчезнуть, провалиться сквозь землю. Заберет он лишь чемодан с деньгами, закопанный там, в бабкином погребе.

В дождливую ночь, когда вода смывает следы, когда, казалось, и Рябко не вынюхает, не найдет хозяина, выскользнул из избы в темень и стремглав помчался прочь, убегал, будто из тюрьмы на свободу.

Забарабанил в окно сонной бабке, ворвался в погреб, отрыл чемодан, набитый деньгами, сгреб его и очертя голову полетел на железнодорожную станцию. Скорее, скорее. На любой поезд, что идет на запад.

И вот на тебе, письмо от Шуры. Нашла-таки, чума ходячая. Был осмотрительным. Однако разыскала из дальней своей дали в Крутояровке. Может, через милицию подавала на розыск? Такая ни перед чем не остановится.

Боялся этого письма, как бомбы. Носил в кармане, не в силах распечатать. От Лиды с ним прятался, таился. Ведь никогда не признавался, что был уже женат… Да и старался не вспоминать о том времени. С кем не случается… Надо было выжить и приспособиться…

Спрятался в сарай. Дрожащими руками разорвал конверт, и мелкие корявые буквы зарябили в глазах. Пробежал взглядом написанное раз, второй, третий. И только потом стал вчитываться внимательнее.

«Я знала, что ты удерешь… Я предчувствовала, что ты изменишь мне… Но как ты мог изменить верному Рябку? И пес тебе за это, шалопай, жестоко отомстил. Но об этом узнаешь позже. Пишу тебе с одной целью: срочно пришли мне свое согласие на развод. Хочу как можно скорее откреститься от тебя, подлый. У меня ведь два славных сына! Не желаю, чтобы на них пала твоя черная тень…»

Из всего вычитанного Жгуру больше всего, поразило: «И пес тебе за это, шалопай, жестоко отомстил…» Что, шантажирует, чума ходячая?

Холодный кнут перепуга полоснул Григория. И недоумение охватило его: «Рябко отомстил? Мой верный пес? Как это он мог отомстить?»

Что за чудо женская душа! Она строга, умна и в то же время легкомысленна, как мотылек. Постоянна, верна до самопожертвования и безрассудно изменчива… Безбрежна, будто океан, и вместе с тем узко ограничена материнством.

Лида вспомнила полушутливую, полусерьезную тираду закоренелого холостяка-скептика, учителя математики Скорохода, кочевавшую из альбома в альбом: «У радуги меньше оттенков, чем у женской души. Поразительно, зачем понадобилось природе соединять, гармонически сводить в единое целое такое разнообразие чувств?» Припомнила и ужаснулась: отчетливо увидела себя в этих словах. Неужели у нее такой же сумасбродный характер? Неужели?.. Ну и пусть! Все равно она не отступит от своего твердого решения. Уже окончательно, раз и навсегда определила свою судьбу. Оставит Жгуру. Возьмет Олю и уйдет к матери… Нет больше мочи терзать себя, казнить любовью к одному и отвращением к другому…

Но прежде, чем порвать сети семейной жизни, она непременно должна встретиться с Левком. Под любым предлогом пойти к нему. Дескать, забежала на минутку проведать бывшего друга, узнать, как его здоровье, не требуется ли помощь… Поплакаться на свою непутевую жизнь…

Нет, нет, не так! Стыдно, унизительно. Сначала она, Лида, напишет Левку подробное письмо. Все до мелочей честно изложит. Готова на коленях просить прощения…

Вдруг Лида все переиначила. К чертям ничтожную писанину! Нужно гордо, с достоинством зайти к Левку в хату, как советовала Галя, и сказать: «Сможешь — прости, не сможешь — убей, но я без тебя жить не могу, любимый». Даруга культурный, воспитанный парень, возьмет ее, Лиду, под руку, посадит возле себя, расспросит о житье-бытье. Кое-что мимоходом расскажет о своих мытарствах. И ни слова о той злополучной клятве. Ради приличия пожелает счастливого замужества, проводит за ветхие воротца, из вежливости скажет: «Не забывай, Лидок, заходи…» И она разревется… За слезами ничего не будет видеть, побежит, спотыкаясь, по улице, на ощупь обходя встречных людей…

И снова — нет! С какой стати она будет ронять свое достоинство? Оправдываться… Выклянчивать прощение… Она должна предстать перед Левком такой же юной и красивой, какой была в десятом классе. Заколдует, примагнитит его к себе синевой глаз, белым льном волос, чтобы больше уже никуда не делся.

И Лида начала торопливо шить себе новое платье. Небрежно разостлала на сундуке васильковый материал. Пригодился-таки подарок Жгуры! Линейкой придирчиво измеряла. Прикидывала на глаз фасон, чтобы вся Крутояровка ахнула от зависти. Она ведь модистка первой руки. Все девчонки из десятого класса шили у нее свои выпускные наряды. Фантазии не занимать, полная голова: платья получились одно другого краше, ни разу не повторилась в выдумке.

Так увлеклась раскроем, что не заметила Григория. Заспанный, какой-то весь помятый, он на цыпочках шел к ней и заглянул через плечо, посмотрел, чем она занимается, и, садясь обуваться, удовлетворенно пробормотал себе под нос:

— Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало. — Затем взял сухие портянки из шершавой мешковины, стал плотно заворачивать одну, потом другую ногу. Кряхтя, долго натягивал добротные юфтевые сапоги. Вразвалку прошелся по комнате, испытывая, не жмут ли, не мозолят ли.

Возле Крихты уже вертелась Харитя, помогала ему одеться. И все это делала легко, ловко.

Григорий смотрел с завистью на идиллию.

— Павел Свиридович, с вас магарыч… Я вчера вернулся домой поздней ночью, все спали, и не мог похвастаться новостью… Шлакоблоки уже лежат возле вашей землянки. Возводите дом!

Харитя, как девочка, подпрыгнула, и в ее глазах зажглось сто плошек радости. Она оставила Павла, бросилась к Жгуре и звонко чмокнула его в щеку:

— Дай вам счастья, Гриша! — зарделась и резко отступила к Павлу. Морщинки, в которых притаились еле заметные утренние сумерки, разгладились, посветлели.

— Благодарю, Гриша. Ты, брат, все делаешь по щучьему велению. У тебя что, есть надежная рука? — повел усами Крихта.

— Есть нога… что уверенно стоит на нашей грешной земле, — Жгура отделался шуткой. И начал сыпать скороговоркой: — Пока что с большим трудом удалось выбить мощный «студебеккер». Притащил блоки только вам одному на стены. В пять дворов бросил по кузову шлаковой трухи. Готовые шлакоблоки, известное дело, дорого стоят. Придется самим из этой трухи выливать стены. Дом сто лет будет стоять! А главное — мышве не по зубам.