Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— Несколько дней назад, еще в карантине, взвод уже отдувался за вас, когда вы улизнули с марш-броска.

Ага, парням уже не до смеха, начинают кое-что соображать.

— Я понял, что взвод не хочет заниматься вашим воспитанием. Поэтому сегодня повторится то, что было в прошлый раз. Становитесь в строй!

В пламенной речи Шевцова Кеша улавливает зловещий смысл. Черт бы подрал милёнка с его портянками!

— Взвод, напра-во! Бегом марш! Равнение! Подтянись!

Похоже, действительно сержант знает, что делать со специалистами по опереточной части! Бьет по самому больному месту. Хорошо хоть столовая рядом.

Бум, бум, бум — бухают сапоги по укатанной, словно чугунной дороге. Парни пыхтят зло и обиженно. Не дай бог Кеше остаться наедине со взводом, без сержанта. Первый акт воспитательных мер теоретики-педагоги наверняка бы не одобрили.

Ну, вот и столовая.

— Правое плечо, вперед!

Тю-тю, столовая!

Кешу пробирает такой страх за последствия этой пробежки, что от него по всем рядам веет холодом. Реплики парней из другого взвода, собравшихся на крыльце столовой, кажутся ему сущими семечками.

— Эй, куда побежали? — кричат они. — Столовая-то, вот она!

— У них аппетита нет.

— Ничего, сейчас нагуляют аппетит…

Колонна тает в полумраке. Отдаляется резкий голос:

— Равнение в рядах! Киселев, не отставать! Левое плечо…

Совсем стемнело, когда взвод, раздувая меха, останавливается у крыльца столовой. Тревога, тянувшаяся за Кешей холодным шлейфом, сейчас окутывает его плотным наэлектризованным облаком, готовым разразиться громом.

— Князя первого пустите! — зло выкрикивает Калинкин. — Проголодался, бедняга!

— Разговоры! Слева по одному заходи!

— Ну, княжеское отродие, — шепчет не отдышавшийся еще Калинкин, — будет тебе инструктаж до слез.

— Исчезни, графоман!

Кеша еще огрызается! Ну-ну…

Старшего стола зовут здесь разводящим. Довольно-таки метко, если вообразить, что он разводит солдатские желудки с теткой-голодухой. Тот, кто придумал это, наверняка не страдал несварением желудка, ибо здоровый юмор вьет гнездо исключительно в здоровом желудке. Соответственно, половник именуют разводягой.

Удивительные свойства у этой разводяги. Как только человек берет ее в руки, на него сразу нападает веселье. Порции он раздает не иначе как с шутками-прибаутками. Даже человек по натуре мрачный, орудуя этой волшебной разводягой, не применет сказать: «Ну и каша нынче! Объедение, у кого рот большой!»

Калинкин дергает разводящего за рукав и что-то шепчет.

— Ишь ты, какой! — отвечает разводящий на какое-то предложение Калинкина. — Папа Тур не любит толстых, а тебе вообще можно устроить разгрузочную неделю.

— Да не мне! — злится Калинкин и снова что-то шепчет.

Разводящий согласно кивает. Он чуть ли не с верхом накладывает кашу в очередную миску. Перемаргиваясь и пряча злорадные улыбки, парни за длинным, на десятерых столом передают миску с рук на руки и молча ставят перед Кешей.

— Ничего себе порции пошли! — удивляется Князь. — Кому по дружбе одолжить?

Гробовое молчание сеет в Кешином мозгу ядовитое семя догадки. Должно быть, это и есть первый воспитательный акт. Кешины уши наливаются и заметно тяжелеют. Он мрачно отодвигает от себя миску и резко встает из-за стола.

— Киселев, куда? — спрашивает с соседнего стола сержант.

— Наелся!

— Садись и жди остальных, если наелся.

Кеша колеблется. Демонстративно уйти, значит снова восстать против дисциплины. Может, хватит на сегодня? Кеша садится и опускает голову. Он чувствует, как его лицо то и дело обжигают быстрые взгляды парней.

Наконец и Шевцов замечает полную миску каши. Он приглядывается к солдатам, чересчур уж сосредоточенно уплетающим свои порции, и догадывается, что они выкинули скверную штуку. Сержант продолжает есть, наблюдая за Кешей. Должно быть, жар от ушей Князя стал доставать соседнего стола, потому что парни начинают оборачиваться на Кешу.

— Вкуснятина! — восторгается Калинкин, управившись с кашей. — Жаль, что мало. И чего это такие маленькие порции стали давать?

— Во рту тает! — подхватывают парни. — Разводящий, подкинь!

— Нету, самому не хватило, — со значением отвечает разводящий, у которого и правда порция вышла меньше всех.

— А куда ж каша подевалась? Ты лишнего никому не положил?

— Никому, кроме тех, у кого дыхания не хватает.

Жестокая молодость! Бессердечные воспитатели! Что ж они делают с Кешей? Он и не пробовал каши, а чувствует, как она стоит в горле огромным комом, который вот-вот раздерет там всякие связки. Никто из парней не идет к «амбразуре» за добавкой. Это тоже, видать, с умыслом.

Кеше невозможно хочется вскочить с места и бежать. Бежать быстрее, чем во время марш-броска, и гораздо дальше. В тайгу, к самым большим деревьям. Потому что большие деревья, по Кешиному убеждению, лечат обиженные души. Возле больших деревьев всякие беды кажутся маленькими, чепуховыми болячками. А злой Калинкин, который и без того не дотянул до терпимого роста, вообще покажется гномом.

Мучается и Шевцов, решая жгучий педагогический вопрос: вмешаться или пускай идет как идет? Ведь он сам требовал от взвода воспитательных мер.

— Ну и аппетит у вас, братцы! — слышит Князь ненавистный голос Калинкина. — Куда масло хватаете? Артисту оперетты не достанется, ему нужно про саранки запевать.

— Точно! — соглашаются с ним, и никто не берет масло.

Кеша делает невероятное усилие, чтобы справиться с руками. Они хотят схватить тарелку с маслом и если не надеть ее Калинкину на голову, то хоть зашвырнуть в самый дальний угол столовой. Кое-как удержав руки на месте, Кеша жалобно горбится. И в этот момент смолкают все реплики.

Молодость если чуточку и жестока, зато отходчива. Парням становится жалко Кешу. Они чувствуют, что хватили лишку, но ничего уже не поправишь. Чаепитие проходит в тягостном молчании. Посуду парни убирают тихо, будто рядом находится больной, при котором нельзя громыхать. Кешина нетронутая каша тоже уплывает в мойку — столы должны быть чистыми.

Сержант выходит из-за стола и командует:

— Встать! Выходи строиться! — И Кеше: — Ты останься.

Ах, как мягко звучит это «останься»! Не сержант, а сердобольная воспитательница из детского садика. Чего ему надо?

— Чуйков, — останавливает сержант высокого, недурно сработанного солдата. — Поведешь взвод в казарму.

— Есть!

В столовой — никого. Взвод ужинал последним.

— Садись за стол, я амбразуру атакую, — говорит Шевцов.

Кеша только хмыкает: пустые, мол, хлопоты, его сейчас и насильно не накормишь, потому что оскорблены лучшие чувства.

Вскоре Шевцов возвращается от раздаточного окна, ставит перед Кешей миску с кашей, чай, и все остальное.