Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— Что, струсила бы со мной в кино пойти? — язвит Кеша.

— Ничуть не струсила. Просто я здесь редко бываю. Я в поселке учусь, там и живу.

— Тогда я туда приеду.

— Хм…

Женя взмахивает портфельчиком и уходит в сторону офицерских домов. Узнать бы, где капитан живет.

А ефрейтор — вот жук! — оказывается, не читал с того момента, как увидел Женю. Только вид делал. Сейчас он тоже провожает взглядом девчонку. И парни тоже провожают. И она, конечно же, чувствует на себе яркие прожекторы их взглядов и спокойно, с достоинством идет в лучах этих прожекторов. А как идет! Кто бы мог подумать, что можно так красиво ходить. И с ней, с этой грацией, разговаривал он, Кеша. Его распирает гордость, грудь хоть в обручи бери.

Кашлянув для порядка, ефрейтор брякает ни с того ни с сего:

— Киселев, учтите, это для гарнизонной столовой.

После третьей ночевки на «вертолете» Кеша глубоко осознает воспитательную силу гауптвахты. Он мог бы поклясться, что каждую ночь на нем пляшут черти и лошади. Иначе отчего бы у него так болели кости? К тому же черти наверняка имели железные копыта. Обычными им не удалось бы так отделать Князя. Не мудрено, что теперь он с замиранием сердца ждет своего часа. По всем приметам, истекают последние минуты его пребывания в этом благословенном доме. Как только Кеше показалось, что час пробил, он начинает тарабанить в дверь. Выводной прилипает к глазку.

— Чего тебе?

— Все, вышло время, выпускай!

— После ужина.

— Не надо мне ужина, отворяй ворота!

— Сказано — после ужина. На тебя уже порция заказана.

— Не имеешь права больше держать!

— Будешь буянить, еще сутки накинут. Сиди смирно.

— Я верховному главнокомандующему на вас пожалуюсь, — без всякого энтузиазма грозит Кеша. — Выпендриваются тут…

На Князя смотрит пустой глазок. Кеша становится спиной к двери, желая испробовать крепость солдатских сапог, но вовремя останавливается. Не то и главнокомандующий не спасет. Лучше на прощание перечитать надписи на стенах. Это успокаивает. Когда узнаешь, что кому-то было так же плохо, как тебе сейчас, то становится легче.

Надписи, конечно, бездарные. Серые, видать, личности посещали эту камеру. «Иванов» — дата. «Я тоже тут был» — дата. А фамилии нет. Кто был, дух святой? История требует точности. Даже история гауптвахты. Кеша не повторит ошибок своих предшественников. Вот, кстати, в кармане какой-то кривой шуруп.

Выбрав на стене самое видное место. Князь приступает к работе. Вскоре на ней красуется не лишенная оригинальности надпись:

«Здесь томился за здорово живешь

служивый человек Кеша Киселев».

Отойдя от стены. Кеша критически осматривает надпись. Затем делает из точки запятую и доцарапывает:

«Светлейший князь».

Теперь — дата. Такую надпись слепой разве не заметит. Рядом с ней блекнут и вообще стираются все остальные. Жалкие словеса! Для пущей важности Князь подчеркивает строчки глубокими бороздками и остается довольным своей работой. Он даже исполняет соответствующую этому случаю песню:

Дальше Кеша не помнит слов. Да их и вспоминать не приходится, потому что сзади грохочет засов.

— На ужин!

Перед ужином ему выдают документы, ремень и прочие мелочи. Первым делом он заглядывает в военный билет — Галкино фото на месте. Галка изображена в полуанфас. Улыбка кажется вымученной. Видно, фотограф требовал, чтобы она развеселилась, потому что на Доске Почета все фотографии должны быть непременно улыбающимися. А фотографию Кеша содрал именно с этой Доски у конторы стройуправления.

От воспоминания об этом воровстве Кеше становится неловко. Дело в том, что на следующий день в пустом квадрате появилась безобразная рожа, намалеванная зеленым фломастером. А внизу так и осталась надпись: «Канева Г. В., штукатур-маляр». В тот день Кеша видел Галку в слезах. Он смотался домой за фотографией, чтобы вернуть ее на место, но опоздал — профком обошелся без него.

Кеша в три глотка управился с ужином. Отхлебнув чай, спешит к двери.

— Прэфэт, девочки, ведите себя хорошо, — машет он рукой оставшимся арестованным и натыкается в дверях на рослого сержанта — начальника караула.

— Значит это ты светлейший князь? — спрашивает он.

— Так точно! Счастливо оставаться!

— Придется и тебе остаться. Сдать документы!

— Чего?!

Сержант без лишних слов снимает с Кеши ремень и требовательно протягивает руку:

— Документы.

— За что, товарищ сержант? Я ж от звонка до звонка!

— Документы!

Это даже не Шевцов, с этим не поупираешься. Из такого верзилы-сержанта можно было бы выкроить пару ефрейторов вполне сносных размеров, одни лапы чего стоят. Не лапы, а лопаты. Князь покоряется силе — отдает документы, и следующая фраза сержанта рассеивает его недоумение.

— Завтра этот служивый человек будет белить все пять камер, — говорит он подошедшему Трапезникову.

— Товарищ сержант, да какой же я князь? — спохватывается Кеша. — Всю жизнь крестьянином был, хлебушек сеял.

— Князь, князь — не видно, что ли. Ишь, вывеска какая благородная!

— Это нечестно! Я комбату пожалуюсь!

— Трапезников, как думаешь, князь это или не князь? — спрашивает сержант ефрейтора, не обращая внимания на Кешины вопли.

— Э… пожалуй. Я нахожу его даже герцогом.

Проклятый интеллигент! Юмор у него прорезался!

— Парни, кончайте балдеть, мне в роту нужно.

— Балдеет балда вроде тебя, — строго говорит сержант. — Трапезников, проводи этого принца в третью камеру.

Судьба все же большая злодейка. Никогда не знаешь, какой крендель она вывернет через минуту. Кеша упирается для порядка — неприлично вот так сразу покоряться судьбе. Но тут подходит второй выводной, и Князя уводят под белы руки. Ну, не совсем так, однако красиво.

— Эй, маркиз! — кричит вдогонку начальник караула. — Чем быстрее побелишь, тем скорее отпущу!

Впрочем, Кеша мог бы поблагодарить судьбу за то, что она послала ему для побелки всего пять камер, каждая из которых размером с прихожую. Могла бы послать и Петропавловскую крепость…

Казарма автороты кажется Кеше такой родной, а курилка такой уютной, какой не казалась даже отчая квартира в Вычедоле. Когда Князь переступает порог, на нем останавливаются взоры парней, выстроившихся в две шеренги. Перед строем стоят ротный и лейтенант Савельев. Шеренги начинают колыхаться и шуршать, как сухой камыш под ветром. В шепотке и смешках уже нет той недоброжелательности, от которой Кеша так страдал три дня назад.

— Товарищ капитан, разрешите стать в строй!

— Становитесь, Киселев. Все в порядке?

— Так точно! Отдохнул, нервишки поправил.