Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

— А камеры хорошо побелили?

— Старался, товарищ капитан.

— Рассказывали, как вы завоевывали популярность автороте.

Если ротный хмурится, то это плохой признак.

— Итак, — продолжает капитан какой-то инструктаж, — задача ясна. Повторяю: занять позицию быстрее противника — это еще полдела. Нужно удержать рубежи, сохранить личный состав.

Ничего не понятно. Какой противник, что занимать? Неужели война началась, пока Кеша прохлаждался на «губе»?

— Киселев, вам потом объяснят, — бросает ротный, заметив Кешино недоумение. — Запомните: борьба допускается, но рукоприкладство категорически запрещаю. Вот мы и посмотрим, кто чего стоит. — Максимов смотрит на часы и заканчивает: — Выступать ровно в пятнадцать часов по моему сигналу. А пока отдыхайте.

— Разойдись! — командует Савельев.

— Слушай, Калинкин, что за война? — не терпится Князю.

— Не мог ты еще часок на губе посидеть? — говорит тот. — Из-за тебя последними прибежим.

— Куда прибежим? Расскажи толком!

— Парни, есть предложение! — кричит Чуйков. — Князю надо пятки скипидаром смазать.

Предложение встречается одобрительным гулом.

— Вы можете объяснить, что тут затевается?

Выручает Шевцов:

— В общем так. Два взвода бегут разными дорогами, но в один пункт — в Березовские леса. Там, где сходятся дороги, стоит флажок…

— Опять бежать, еш-клешь! Подохнуть можно.

— Не хнычь!.. Если мы первыми добежим, в чем я теперь здорово сомневаюсь, то ребята из второго взвода будут нас осаждать. А нам из засады легче их выловить по одиночке.

— Пионерская игра, — хмыкает Кеша.

— Посмотрим, какой ты пионер.

— А назад-то хоть шагом пойдем?

— Бегом, Князь, только бегом! — вставляет Калинкин. — Пока тебя не было, шаг мы вообще отменили.

— Не пугай парня, шагом пойдем, — успокаивает Шевцов. — Но учти, что при нас будет полная боевая выкладка. И знаешь, Кеша, — совсем по-приятельски говорит сержант, — попробуй выложиться хоть раз.

Ротный, видать, терпеть не может, когда вверенное ему подразделение начинает жить спокойно. Вот игру с «языками» выдумал. Кто будет отвечать, если кто-то из второго взвода ему, Кеше, нечаянно свернет шею?..

— Рота, скатки катать! — объявляет дневальный.

До сих пор Кеша считал, что скатки делают из солдатских одеял. Оказывается, из шинелей. Это надо ж ухитриться так ровно скатать! Интересно, куда рукава девают? Не отстегивают же их, как хлястик.

Из каптерки — своего личного кабинета — выходит папа Тур.

— Дети, ну-ка расстилайте на полу шинели. Будем учиться.

Учить — его страсть. Почему он не пошел в учителя?

— Киселев, давайте-ка свою шинель. Смотрите сюда, дети. Сначала отстегнуть хлястик с одной стороны…

— Потом рукава, — подсказывает Кеша.

— Киселев, будете встревать, отстегну язык… Рукава уложить вот так. Катать с воротника. Теперь ровненько завернуть полы…

Тур ловко закатывает шинель, а Кеша стоит рядом и довольно улыбается. Не мог бы папа Тур еще и постель ему заправлять?

— Киселев, смотрите внимательно. Туже, дети, туже надо! Уголки больше заворачивайте. Скатка, она что мать родная, на все случаи жизни.

Тур — папа, скатка — мама. Кеша — послушный сын. Чем не семейка?

— Закатали? А концы — ремешком. Туже, туже, вот так.

Чудный хомут. Кешина шея сама в него просится.

Старшина неожиданно встряхивает Кешину скатку, и она снова превращается в шинель.

— Товарищ старшина!..

— Самому учиться надо, самому. Начинайте, а я посмотрю, как вы усвоили.

Как выясняется, усвоил Кеша плохо. С горем пополам у него получается, наконец, жалкое подобие скатки.

— Неважно, — оценивает старшина. — Надо бы переделать, да времени в обрез. Вечером повторим. Будете учиться и скатки катать, и быть внимательным, когда вам объясняют, и язык за зубами держать, когда надо.

Суровый вы человек, папа Тур. Никакого снисхождения к человеку, которому предстоит мотать себе на сапоги бесконечные километры.

По таежной дороге во всем боевом снаряжении бегут солдаты. Первый километр дается легко — бег упруг, дыхание ровное. Даже Кеша не спешит занимать свое законное место в хвосте. Но на втором километре автомат начинает бесцеремонно колотить ему в спину. На третьем километре автомат грозит отбить кое-какие внутренности. А скатка к этому времени превращается в наждачную бумагу. Она трет шею и щеку с таким остервенением, словно собралась содрать кожу до живого мяса.

Один за другим парни обгоняют Князя, предоставляя ему мучиться в одиночестве. Только сержант бежит рядом, наблюдает.

— Автомат! — протягивает руку Шевцов.

Кеша на ходу снимает автомат. Продолжая бежать рядом, сержант подтягивает на нем ремень и возвращает. Чудеса: автомат словно прилипает к спине, перестает считать ребра. А что делать с наждачной бумагой? Она уже благополучно содрала кожу на потной шее и сейчас, кажется, перетирает нервы. И при всем этом начинается мелкий занудный дождь.

На пятом километре дорога прыгает и извивается перед Кешиными глазами, словно ее энергично трясут за оба конца. Сосны по сторонам дороги раскачиваются, как во хмелю. В ушах — монотонный нарастающий писк. Когда занемевшие от усталости ноги начинают почему-то забирать вправо, к соблазнительным придорожным кустам, возле Князя снова появляется сержант. Он без лишних слов хватает Кешу за руку и тащит за собой на буксире.

— Я сам, — задыхаясь, хрипит Кеша, но руку не вырывает.

Через полкилометра Шевцов сам бы отдал, не торгуясь, полцарства за минуту отдыха и глоток воды. Его легкие работают так, что вот-вот треснет грудная клетка. Дальше Кеша бежит один. Точнее, плывет в мутно-розовом тумане.

«Ну вот, опять не добежал, ешь-клешь! — мелькает у него в голове, и эта мысль сеет в каком-то уголке мозга семя злости на самого себя. — Неужели я правда законченный слабак?»

Кончается дождь, выглядывает солнце. То ли оно рассеивает мутно-розовый туман, то ли матереющая злость обладает таким чудодейственным свойством, только дорога приобретает более ясные очертания. Кеша начинает думать о себе в третьем лице, словно его тело и душа стали кровными врагами.

«Сейчас этот слабак растянется под кустом, еш-клешь. Потому что совесть в нем и не ночевала».

Кеша затрачивает остатки воли на то, чтобы не позволить слабаку растянулся под кустом или брякнуться на дорогу. Уже обогнули деревню Березовку, уже Кешины ноги переступают механически, сами собой, а сапоги давно кажутся пудовыми гирями. А скатка все-таки сделала свое подлое дело — перетерла шею. На чем сейчас держится голова, Кеша представления не имеет, а пощупать сил нет.

— Парни поднажмем… километра полтора осталось! — слышится впереди хриплый голос сержанта.