Пётр Столповский - Про Кешу, рядового Князя

Дело принимает совсем уж военный оборот. «Язык» с кляпом во рту — это вам не игра в казаки-разбойники. Но Кешина свобода не грош ломаный стоит. Когда солдат ставит его в вертикальное положение, то моментально получает сапогом по надлежащему месту. Довольно-таки подлая выходка со стороны связанного пленного.

И вот по лесу шагает тяжело груженый солдат. Ноша аккуратно связана по рукам и ногам. На согнутой руке солдат несет два автомата, два противогаза — всего по два.

— Слышь, тюфяк, — тяжело дыша, говорит солдат, — если бы тебя медвежья болезнь прохватила, ты бы раза в два полегчал.

От негодования кляп пулей вылетает из Кешиного рта.

— Ну, погоди, еш-клешь! — орет он. — Кончится война, я тебе знаешь, что сделаю?

На обычную экзекуцию Кеша не соглашается, а изобретательности в этом деле у него не хватает. Пока он выдумывает изощренную кару, солдат выходит на дорогу.

Хохот стоит потрясающий, когда Кеша выезжает из лесу на спине своего победителя. Солдат останавливается, и Кеша валится под ноги подошедшему лейтенанту Савельеву.

— Что за фокусы? — спрашивает он, непонятным образом удерживаясь от смеха. — Вы почему его связали? А с глазом что?

— Это нечаянно, товарищ лейтенант, в борьбе, — с наивным видом отвечает солдат.

— Киселева вы тоже нечаянно связали?

— Я его сам попросил, товарищ лейтенант, — спешит на выручку Кеша. — Для интереса.

— Странные у вас интересы, Киселев, — усмехается Савельев.

Он недоверчиво смотрит на обоих. Всыпать бы им сейчас со всей командирской строгостью, да ситуация больно уж смехотворная. Ладно, оставим для другого раза.

— Шевцов, все собрались? — спрашивает лейтенант.

— Так точно!

— Стройте роту.

— Есть! Рота, в две шеренги становись! Равняйсь! Смирно!

Лейтенант выходит на середину строя.

— Победила команда сержанта Шевцова!

— Урра-а!

— Вольно! Шевцов, ведите роту в гарнизон.

— Есть! Нале-во! Шагом марш! Перестроиться в колонну по четыре!

Путь теперь лежит напрямую, через деревню. Тучи обволакивают солнце, и вскоре начинает по-осеннему нудно моросить. Солдаты накидывают на себя плащ-палатки.

— Четче шаг! — командует сержант, но это плохо помогает — парни устали, да еще дорога размокает под дождем.

— Рядовой Киселев, запевай!

Князь в растерянности: петь или не петь? Рота тоже в напряженном ожидании: запоет или не запоет? Может, опять про саранки? Даже шаг получается какой-то напряженный. Пауза затягивается.

— Рядовой Киселев!

Надо петь. И тут Кеша с ужасом обнаруживает, что первые слева всех строевых песен вылетели у него из головы. Сержант теряет терпение, с ненавистью косится на Князя, а тому слова не вспоминаются, хоть убей. Кеша толкает в бок соседа:

— Забыл начало!

— Какое?

— Да про девчонку!

— Как будто ветры с гор, — подсказывает сосед.

Князь набирает в легкие воздух:

Рота залихватски подхватывает:

Ну что за сила в строевой песне! Все чертовски устали, идут по дороге едва ли не зигзагами, но только грянули строевою, как заплетающиеся ноги налились неведомой силой, уже никого не болтает от обочины к обочине. Настроение роты передается, должно быть, самому небу. Тучи медленно расступаются, удовлетворяя любопытство вечернего солнца. Оно беззвучно смеется, упираясь в размокшую землю почти осязаемыми лучами.

За пригорком показывается деревушка в два-три десятка домов. Как только рота доходит до околицы, неизвестно откуда сбегается пацанва. Она примыкает с боков колонны, стараясь шагать в ногу с солдатами. Впереди всех — конопатый, в налезающей на глаза старой пилотке. Он пискляво командует:

— Лас, два, тли! Лас, два, тли!..

Из ветхой, осевшей на один угол избушки, наскоро повязывая платок, выходит суетливая старушка и семенит прямо навстречу колонне. В ее глазах — и радость, и отчаяние.

— Вася, Коля… — негромко зовет она.

Сначала Кеша думает, что старуха зовет сорванцов. Но она даже не смотрит на них, а напряженно вглядывается в лица солдат.

— Вася, Коля, где ж вы есть-то?

Осекшись, старушка испуганно прикрывает рот ладошкой. Почти невидящие глаза блуждают по колонне.

— Тронутая, что ли? — усмехается Кешин сосед по строю.

Завидев старуху, пацаны отстают от колонны.

— Бабка-солдатка, бабка-солдатка! — дразнят они и бросаются врассыпную, когда та поднимает хворостину.

— Анчихристы! — кричит она. — Прям чистые собаки!

Старушка догоняет колонну и, поспешая за ней сбоку, все заглядывает в солдатские лица и тихонько зовет:

— Вася, Коля! Солдатики, а где мои-то? Митрий хоть с вами?

Рота идет, невольно держа равнение на странную старушку. Кеша видит, как мелкие блестки появляются в бороздах старушечьих щек. Она начинает отставать от строя и вовсе останавливается.

— Господи! — доносится ее слабый голос. — Забыли, окаянные, деревню!..

— Бабка того, — крутит пальцем у виска Кешин сосед, — тронутая.

Ловко взбрыкнув ногой, Кеша больно шлепает соседа пониже спины.

— Ты чего?

— Цыц, ущербный, а то добавлю!

— Добавь, добавь, Князь, — разрешают сзади, но Кеша великодушно прощает «ущербного».

Шевцов же делает вид, что ничего не заметил, хотя шагает почти рядом с Кешей. Понимающий сержант, чего там… Он только для вида замечает:

— Разговорчики в строю.

После ужина роту навещает замполит Землянский. В сопровождении ротного и папы Тура он обходит всю казарму, заглядывает даже в хозкомнату и курилку. Старшина в волнении — ему, должно быть, все кажется, что в каком-то углу обязательно валяется окурок или грязный подворотничок. Конфуз!

Кеша удивлен: замполит знает по фамилии всех парней. Надо же иметь такую память! Ведь не так уж часто он бывает в роте. Князю, конечно, невдомек, что дело тут не в памяти. Должность такая у майора, каждого солдата в батальоне он должен знать лучше, чем линии на своей ладони.

В Ленинской комнате в гордом одиночестве сидит за столом Калинкин. По левую руку от него — груда скомканных листков. На лице у парня такие муки творчества, что он не сразу замечает вошедшего замполита.

— Что вы мне ни говорите, а здесь пахнет поэзией, — улыбается Землянский, заметив краем глаза ровный столбец в тетради.

Калинкин вскакивает и замирает по стойке смирно, потом начинает рассовывать по карманам комканые листы.

— Извините, что помешал, товарищ Калинкин. Насчет поэзии я не ошибся?

— М-м… Ну, это… не ошиблись, в общем.

— Серьезное занятие, боюсь даже полюбопытствовать. Может, разрешите? Одним глазком.